Город на крови
Шрифт:
–Вы, конечно, правы, старший лейтенант, – ответил Ермаков. – Но, также думаю, что ваш комбат своего мнения не поменяет
Было восемь утра. Солнце уже давно встало. Вдалеке на ясном небе стали отчётливо видны быстро приближающиеся самолёты. Их было около тридцати.
–Нельзя так с людьми обходиться. Хоть и с солдатами, – продолжал бормотать Скоробогатов. – Я – воронежец, земляков в батарее половина. Тем более, я за них отвечаю. Сам-то комбат двойной блиндаж себе построить приказал – там бомбы и снаряды его не достанут. А батарейцы как? На случай артобстрела у нас вырыты щели. А при бомбёжке?
«О себе не говорит. Молодец! Перед боем человек всегда искренен, – подумал Ермаков. – Этому парню, видимо, кривить душой незачем. А комбат? В бою такие выживают только если вовремя бегут».
–Воздух! – раздался крик наблюдателей.
И сразу же хорошо обученные артиллеристы, быстро, но без суеты попрыгали в вырытые вокруг площадки укрытия. Старший лейтенант указал майору на свой окопчик.
Стоя рядом со Скоробогатовым в узкой щели, Ермаков неотрывно следил за вражескими самолётами, заходившими на линию атаки. Но неожиданно они один за другим начали выходить из пике, бросая бомбы неприцельно, с высоты. Над укрытием с отвратительным свистом пролетели осколки, комья земли осыпали орудийную площадку. Но Ермаков не спрятал голову и продолжал наблюдать за тем, как вражеские самолёты, отогнанные залпами из противотанковых ружей, станковых и ручных пулемётов суетятся в небе, стараясь быстрее выйти из зоны обстрела. Один самолёт всё-таки получил снаряд в брюхо, задымил и обрушился на землю.
В этот момент позиции бригады накрыли разрывы снарядов. Словно в замедленном кадре Ермаков увидел вдалеке поднятые взрывом над землёй части большого орудия – очевидно УСВ. Послышались громкие стоны раненых, призывы к санитарам. И вдруг среди этих криков раздался истерический вопль командира дивизиона:
–Отходим! Быстро всем отступать!…
Тут же голос Сущёва умолк.
Как только через четверть часа артобстрел начал стихать, Скоробогатов приказал своим расчётам готовить орудие к открытию огня. Чтобы не мешать артиллеристам, Ермаков вошёл в ход сообщения и принялся наблюдать за происходящим на поле перед траншеей. Около четырёх десятков танков, и за ними – полтора десятка броневиков с пехотой, неслись к позиции. Очевидно, немцы рассчитывали, что оборона у Расховца не слишком сильная, иначе их пехота покинула бы броневики.
Залп орудий дивизиона с расстояния четырёхсот метров одновременно обездвижил восемь идущих впереди немецких танков и буквально разнёс один из броневиков, превратив его в горящий факел.
Оставшиеся танки сразу же начали откатываться назад. Однако высыпавшиеся из броневиков пехотинцы, которых было около батальона, явно намеревались быстрым броском вперёд захватить траншею. Но тут среди бегущих к селу немцев начали рваться разнокалиберные мины, и наступавшая пехота бросилась назад.
Смеялись артиллеристы; сбрасывая с себя напряжение боя, радовался выпачканный грязью Скоробогатов; впереди, в траншее улюлюкали немцам пехотинцам.
–Батарея отлично стреляла! – сказал Ермаков Скоробогатову, почему-то в этот момент посмотрев на свои чистые руки.
«Пьер Безухов», – подумал он о себе, сравнив с героем романа «Войны и мира», который незваным явился на ведущую бой батарею.
В этот момент по ходу сообщения мимо Ермакова пронесли на плащ-палатке тело убитого майора Сущёва. На груди командира дивизиона была рана, окружённая небольшим кровяным пятном. Менее искушённый в военном деле человек мог бы принять её за осколочную, но Ермаков сразу понял, что майор убит штыком.
Это понял и Скоробогатов. Но Ермаков убрал глаза из-под его вопросительного взгляда и сделал вид, что ничего не заметил.
Вскоре новым командира дивизиона был назначен командир батареи полковых пушек, с которым у Скоробогатова были хорошие отношения, и сразу же по дивизиону был отдан приказ срочно обустроить для каждого орудия запасную позицию – в 50 метрах от имеющейся. К удивлению артиллеристов Скоробогатова, штабной майор, засучив рукава своей новенькой офицерской гимнастёрки, принялся копать новый орудийный окоп вместе с ними.
Незадого до 10 часов утра на село был совершён авианалёт уже 70 немецкими самолётами. Затем на позиции бригады снова двинулись танки. Как и предполагал Ермаков, исходя из численности передового отряда немцев, главные силы ударной группы, наступавшей через прорыв в обороне 15-й дивизии, составляли около ста танков. На этот раз удар по селу был нанесён сразу с трёх сторон. С юго-запада наступали до 30 танков и 250 пехотинцев, с востока – 40 танков и 300 пехотинцев, и столько же – с севера.
Этот бой, длившийся всего лишь час, стоил 111-й бригаде большой крови. С трудом отразив атаку противника, уничтожив ещё 14 немецких танков, бригада только убитыми потеряла пятую часть личного состава. Четверть её орудий и миномётов вышли из строя.
Село, подожжённое вражескими снарядами, горело с трёх сторон. Сбитый немецкий бомбардировщик упал прямо на площадь, повредив более десятка стоявших там машин бригады.
Последующие три часа для частей 111-й бригады прошли в подготовке к новому штурму. Раненые на машинах отправлялись на восток к мосту через Кшень, убитых хоронили в спешно вырытых общих могилах, приводились в порядок разрушенные позиции, подтаскивались из села в окопы боеприпасы.
По вызову подполковника Дрёмова Ермаков снова прибыл его штаб и подробно рассказал о ситуации в дивизионе, не упомянув, конечно, случай с майором Сущёвым. Несмотря на то, что бригада была в жёсткой осаде, комбриг, к удивлению Ермакова, теперь пребывал в хорошем настроении. «Бригада испытана, – пояснил Дрёмов, в ответ на прямой вопрос. – Теперь я знаю, каковы мои солдаты. Никто из них не побежал – вот что главное! Так что можете докладывать командующему!»
Однако сделать это Ермакову не удалось. Едва связист начал вызывать штаб фронта, связь прервалась. Одновременно перестали отвечать на вызовы радиостанции штаба 40-й армии.
По просьбе Дрёмова, Ермаков немедленно выехал на своём «Виллисе» в сторону Ефросимовки, где находился штаб 40-й армии. 111-я должна была получить подтверждение приказа оборонять район, так как силы её всё время таяли.
Отдаляясь от Расховца, Ермаков спешил, но не только чтобы быстрее выполнить поучение комбрига, а чтобы как можно скорее вернуться в «свой» артдивизион. Мысль о том, что его недавние боевые товарищи, могут подумать, что он попросту сбежал в тыл, мучала его.
Позади снова загрохотало, и теперь в этом голосе войны стали слышны завывания пикировщиков, что свидетельствовало о том, что бойцы бригады уже не смогли, как раньше, удержать вражеские бомбардировщики на высоте.