Город на крови
Шрифт:
–Наши сражаются хорошо. Прорвали фронт. Там артобстрел очень помог.
–А почему не ведут русских пленных?
–Так нет пленных, – лейтенант пожал плечами с таким видом, словно сам был в этом виноват. – Русские в траншеях в рукопашную бились. Многих наших положили. Ну, и их всех…
–Так, – Сабо раздражённо мотнул головой. – А что теперь? Где теперь венгерские войска?
–Командир нашей 6-й пехотной дивизии генерал Гинский приостановил наступление у Морозово. У русских там вторая полоса обороны оказалась. Пушек у них много, и стреляют они очень точно. Бьют наши танки как орехи.
Гневным жестом Сабо прервал лейтенанта и быстро пошёл к штабной палатке полка, на ходу приказав своим жандармам продолжать следить у дороги за порядком.
В шестом часу утра в штаб 35-го полка пришло сообщение из штаба 7-й дивизии о том, что в 4:50 остановилась уже 9-я венгерская дивизия. 2-й батальон её 17-го пехотного полка был встречен сильным пулеметным огнём с западной окраины хутора Прудок. Затем последовала яростная контратака роты советских солдат, в результате которой втрое превосходивший по численности венгерский батальон был рассеян и побежал. Только под угрозой расстрела на месте, командир батальона остановил своих солдат.
На хутор Прудок вместе со 2–м батальоном был брошен резерв 17-го полка – его 3-й батальон. Но атака снова захлебнулась.
К 8.00 другой полк 9-й дивизии – 47-й, потеряв половину личного состава, пробился к хутору Кабица. Но дальше полк не продвинулся, даже несмотря на то, что его атаку активно поддерживала немецкая авиация. Группы пикирующих бомбардировщиков «Юнкерс» в сопровождении «Мессершмиттов» каждые десять минут подлетали к передовой, чтобы расчищать венгерским войскам дорогу.
По всей новой линии соприкосновения советские части оборонялись бесстрашно и упорно. Их миномётные и артиллерийские батареи, укрытый в оврагах, вели непрерывный губительный огонь.
Лишь поддерживающим 2-ю Венгерскую армию немецким 16–м моторизованной и 387-й пехотной дивизиям, наступавшим на её левом фланге, удалось продвинуться достаточно далеко – к реке Тим.
Вскоре, крайне разочарованный действиями венгерских войск командующий Яни приказал командирам своих дивизий приостановить движение и в течение суток подготовить их к скоординированным штурмовым ударам, так как обороняться при наступлении противника в форме преследования русские были явно готовы.
«Наступление 3-го корпуса не было успешным. Если перед корпусом сосредоточены значительные силы противника, то приостановка наступления разумна. Подготовившись, мы штурмовым ударом окружим крупные силы», – написал Яни в журнале боевых действий 2-й Венгерской армии.
Но и возобновившееся 29 июня в 13:00 наступление венгерских пехотных дивизий и танковых частей не привело к решительной победе. Сильный дождь мешал действиям немецкой авиации, поддерживающей венгерские войска. А сопротивление советской 212-й стрелковой дивизии в районе сел Кленовка, Липково и хутора Прудок было настолько сильным, что в 15.30 командир 9-й венгерской дивизии доложил командиру 3-го корпуса: «По моему убеждению, из хутора Прудок в южном направлении можно ожидать атаки крупных сил противника. Усталость, потери в личном составе побуждают отказаться от наступления на сегодняшний день и подготовиться к отражению русских контратак».
Однако при повторной атаке, после продолжительно артиллерийской подготовки и активной авиаподдержке, венгерским войскам ценой больших потерь удалось пройти на восток от хуторов Прудок и Кабицы и приблизились к селу Гнилое. К исходу дня после кровопролитного боя село Гнилое было захвачено.
В приказе по войскам командующий Яни, чтобы их подбодрить, указал в качестве причины затруднений наступления плохую погоду. «Дождливая погода выгодна для противника», – подчёркивалось в приказе.
Советская 212-я дивизия, выполняя приказ командующего 40-й армии, начала отходить на восток к селу Рождественское. Так, с боями, эта дивизия, держа противника на расстоянии, отступит к Дону, и затем будет оборонять мост к северу от Воронежа – у Новоживотинного, обеспечивая переправу на восточный берег других отступающих дивизий 40-й армии, а также частей 6-й сапёрной армии, 15-й стрелковой дивизии 13-й армии и многочисленных беженцев.
В 19 часов 29 июня немецкий открытый полугусеничный бронетранспортер, в котором ехала жандармская группа подполковника Сабо через час после колонн 4-го и 35-го полков 7-й венгерской пехотной дивизии, подъезжал к хутору Прудок, за которым к этому времени должен был быть раскинут новый лагерь. 6-я, 9-я пехотные и 1-я бронетанковая дивизии были снова впереди, но теперь, после того, что Сабо и его люди видели на бывшем переднем крае, они уже не завидовали дивизиям прорыва. Всё пространство на полкилометра перед русскими траншеями было усыпано трупами венгров и немцев, десятки сгоревших танков стояли вблизи траншей, а некоторые даже громоздились на брустверах. Сами траншеи представляли жуткое зрелище, так как там перепачканные кровью и грязью лежали вперемешку погибшие в рукопашных схватках солдаты – русские, венгры, немцы. На сотни метров за траншеями вся трава и кусты были выжжены, а голая земля сплошь покрыта глубокими воронками.
Дымились остовы танков, тлели трупы, горели остатки блиндажей и деревянная основа траншей. Всё вокруг было покрыто пеплом и чёрной пылью.
После такого побоища особая работа могла предстоять жандармской службе. Наверняка, нашлось пара-тройка малодушных, которые пытались сбежать с поля боя. Теперь, арестованные командирами, они должны были быть отправлены жандармами в Венгрию, где их ждало длительное тюремное заключение.
Летний день длинен и потому безлюдные окрестности дороги были видны до самого горизонта. Цветущие на полях злаки, зелёные рощицы и покрытые цветочными узорами невысокие холмы своей красотой только усугубляли впечатление о том, что здесь, словно на чумных территориях, правила смерть. Казалось, опасность затаилась повсюду. Каждую секунду Сабо ждал, что на дороге вдруг начнётся бой с возникшими ниоткуда русскими отрядами. Те же чувства, судя по выражениям их лиц, испытывали и его люди. Все, кроме управлявшего бронетранспортёром тупоголового денщика Ласло – лишённого воображения дремучего крестьянина.
Особенно не по себе Сабо становилось, когда дорога проходила через очередную группу деревьев. Спрятаться, устроить засаду в просматриваемых насквозь пространствах маленьких рощ было совершенно невозможно, но понимание этого не могло унять охвативший подполковника страх.
Когда Сабо увидел неподалёку от дороги три горящих сарая посреди поля, ему показалось, что здесь нападения на дорогу менее вероятно. Ветер широко раздувал пламя, которое то и дело прижималось к земле. Это означало, что рядом с сараями никаких злоумышленников быть не могло.
И всё-таки выстрел, раздавшийся вдалеке, не застал Сабо врасплох. Он успел нагнуть голову за мгновение до того, как над ним, впритык к краю борта шикнула пуля. Очевидно, стрелок целился именно в Сабо, у которого на голове была не каска, а фуражка. Но, потеряв главную цель, снайпер выстрелил снова – на этот раз в сидевшего рядом капрала Габаша. Пуля ударила по его каске и, крутясь в воздухе, перескочила через броневик.
Верзила Габаш, отличавшийся среди жандармов Сабо особой жестокостью, упал на пол и сжался как младенец, потянув колени к подбородку.