Город снов
Шрифт:
В итоге Джей стал уходить в минус и забросил свою ведомость, совершив большую ошибку. Ведомость была единственной нитью, связывающей его с реальным финансовым состоянием, она была отражением игры его сознания, спасительным мостиком, с которого он всегда мог трезво оценить положение вещей, но Джей самонадеянно уничтожил его собственными руками, соскользнув в бездну случая. Он отдался на произвол соблазну играть, надежде отыграться и выиграть. Так сознанию было легче поддерживать иллюзию возможности выиграть когда-нибудь. Джей играл все больше от разочарования и безысходности, интерес к самой игре растворился в соблазне выиграть. Джей, бывало, выигрывал и начинал снова верить, потом вновь скатывался вниз и так без конца. Поначалу это забавляло его, придавало ощущение движения, Джей выстраивал
Тимур был из обеспеченной семьи, но над ним будто черное облако повис постоянный конфликт с отцом. Жестокость и авторитет отца, добившегося многого в жизни собственными усилиями, начав с нуля, угнетали его неопытный разум. Страх перед отцом, который пытался выступить в роли назидательного учителя с безусловным правом командовать, сковывал волю юноши и не давал раскрыться ему как самостоятельной личности. Единственное, чего он хотел, это избавиться от этого гнета, обрести свободу от бесконечной правоты отца, не считавшегося с его «Я», замуровывая благими намерениями душу Тимура в склеп обреченной неспособности стать самим собой.
Но Тимур зависел от отца, прежде всего, в финансовом отношении, и был не в силах вырваться из этого положения. Запросы его были велики, но чрезмерная самонадеянность и полное отсутствие жизненного опыта сводили на нет его усилия. Кроме того, Тимур не хотел учиться, привыкнув чувствовать себя исключением из правил, находясь под опекой отца. Во многом его отец был прав, но он не мог увидеть со стороны, что причина и следствие его правоты замыкаются на нем самом. Постоянно оберегая Тимура от превратностей судьбы, он воспитывал его в ключе деспотизма и суровой надменности, пытаясь смоделировать жесткую реальность, подстерегающую ребенка за порогом дома, и получалось так, что когда возникали действительные проблемы, Тимур был не способен с ними справиться и обращался к всепонимающему отцу с опущенной головой. Отец опять представал в свете благодетеля и в наущение отпрыска решал за него эти проблемы.
По сути у Рунка просто не было времени заниматься сыном, будучи человеком дела он с головой уходил в работу. Его авторитет успешного дельца был дороже ему, поэтому вникать в душевные порывы чада ему было некогда и неинтересно, куда было проще, уповая на свой авторитет и практическую хватку, безраздельно понукать несмышленое дитя.
Рунк был чутким по отношению к своей семье, но эта чуткость приобретала форму безотчетной опеки и безграничной власти. Он считал, что все делает на благо семьи, заботясь об интересах каждого, но он просто не мог знать этих интересов, потому что был зашорен от них ширмой своей непререкаемой воли. Печально, когда личность неосознанно подменяет посылки в умозаключении, ставя свои и, кроме того, чужие интересы на службу выдуманного принципа.
Тимуру нужна была отеческая любовь, а не суровая справедливость, в результате которой он чувствовал себя полным ничтожеством по сравнению с отцом. А Рунк, похоже, упивался этой беспомощностью сына, выступая с ним на равных, заведомо зная о своем превосходстве и лишний раз убеждая Тимура в своей абсолютной правоте. Тимур жаждал инициативы, возможности проявлять себя, а не следовать установленному регламенту. Рунк от всего сердца желал ему добра, но исподволь пытался направить Тимура в обозначенное русло, он хотел управлять, это было значимо для него, непреложно, этот соблазн управлять, который затемняет разум даже родителям. Наивысший эгоизм и наивысшая слабость человека проявляется в соблазне управлять другим человеком с сомнительных позиций благодетеля.
Тимур, естественно, чувствовал это и изо всех сил противился этому. Он противостоял отцу даже не столько из способности, сколько из взаимно однозначной обусловленности конфликта. Поэтому он, выходя из дома, обретал ту безграничную свободу, которой ему недоставало, и с азартом нарушал все заповеди, мстя отцу. Наперекор ему был разгильдяем и черным пятном на безупречной репутации Рунка.
Лишь мать всегда вступалась за него, видя жестокость отца, принимая на себя его необузданный гнев. Но и ее Рунк сжимал в тисках безропотного подчинения. В результате этого бремени, она не выдержала, разрыв был неминуем, но Рунк оставался непреклонен и глух к ее боли. Она ушла от него, и Рунк просто выжил ее из города, оставив за собой право опеки над Тимуром. Вера уехала к родным на Урал.
За окном стоит дерево, в хитросплетении его ветвей, тонких и толстых, нет никакой закономерности просто оттиск на сетчатке глаза, безучастный этюд природы, он сам в себе, ничего не навязывающий образ, игра света и тени…
Это даже не дерево, я не вижу его верхушки, основания. За стеклом лишь часть, вырванная из целого, и она загадочна, неповторима, бессмысленна в своей незавершенности, она приковывает, жаждет, чтобы ее познали и абсолютно ненавязчива. Мои заблуждения окрашивают ее, наделяют неопределенную форму замысловатым содержанием, а она просто есть в своей естьности, просто существует как один из бесконечного множества ракурсов, предстающих перед моими глазами за окном. Она не являет себя, не просит внимания, не мыслит, она лишь то, что я сам нахожу в ней, она пуста и красива, и постоянна, и безмятежна в своем мистическом сне, она возбуждает и успокаивает, а я все время отворачиваюсь от нее, как будто ее нет, она умнее меня и добрее в своей беспричинной кажимости. А я сопротивляюсь не в силах раствориться в ней, я слеп, я копаюсь в своем поганом нутре, из которого пытаюсь явить истину для себя одного, я возомнил, что могу установить свои законы, а хитросплетения ветвей за моим окном невинны и естественны в своем неведении о моих путаных домыслах.
У меня нет ничего, кроме мечты быть рядом с ней, с Таней. Я здесь совсем один, никому ненужный, вынужденный сражаться со всеми, и умирать в одиночестве, с последней надеждой свидеться с ней. Обманывая всех и всеми обманутый, я продираюсь на пути к нашей встрече сквозь равнодушные тени-призраки, порой даже сомневающийся в том, что меня еще где-то ждут.
Я хочу спать, но не могу, раньше я мог ориентироваться по снам, но они теперь обрывочные и больше похожи на бред. Я очень много работал в прошлом месяце, что-то надломилось во мне, Рудольф изломал меня безжалостно и методично с какой-то вероломной настойчивостью. Часто моя голова раскалывается от дурных мыслей: мне кажется, что я могу убить его, я даже прокручивал сцены в голове, он поглощает мои мысли, я для него как корм для рыбок.
Игуана часто меняет цвет - не к добру. Один ковбой-хаггиз постоянно циничен, уж лучше циничный Хаггиз, чем потревоженная Игуана. Хаггиз вспылит и убежит к своим подгузникам, а Игуана промолчит, перетерпит и ударит в самый неподходящий момент, поменяет цвет и шито-крыто. Его даже агент Смит побаивается… Смит просто взломщик, прямолинейный и доскональный, с ним просто дуэль неважно на чем, когда и где.
Интересно, как они так организовались, приходит на ум следующее.
Собрались как-то Игуана, агент Смит и Ковбой-хаггиз. И были у Игуаны деньги, у Смита послушные умные машины, а у Хаггиза батальон подгузников (маленьких ковбоев-хаггиз), и решили они покорить мир. Но вдруг пришел Нео и сказал: «У меня есть любовь». И задумались Игуана, Хаггиз и Смит и поняли: «теперь есть еще и Нео».
Милашка Дженни подобрела, надолго ли? Не поймешь ее: хвостом покрутит и концы в воду, а ночью эротикон - астральная стервочка, а может просто дурочка, еще молода слишком.
Обрывки, обрывки, одни обрывки в голове, кошмар какой-то, а не жизнь - ретрансляция личности на множество контрагентов. Кусочно-линейное сознание, жалкое подобие функции целого. Тысячи шажков в разных направлениях, никогда не приводящих к самому себе, невообразимая концентрация с целью распыления - это моя работа. Ни одной законченной мысли, дискретная лестница в никуда, нереальные надежды на свершение того, чего не может произойти, вследствие расширяющейся незаконченности связей и новых обязательств. Мой мозг буфер обмена данных между контрагентами внутренними и внешними, и я его продаю. Мне некогда быть собой и это удручает и отвлекает от себя das sien.