Город в законе: Магадан, триллер
Шрифт:
Мы прогостили в деревне всего неделю, как прослышав о моем приезде, залетел на своей машине мой двоюродный брат Колька и уговорил переехать к нему в городской поселок, а уж оттуда я собирался в Москву.
Мачеха печально посмотрела на меня и сказала:
— Не думала я, что так скоро расстанемся. Чует мое сердце — не увижу вас больше. Вот, возьми эту икону.
Я начал было отнекиваться, большая, громоздкая, не довезу… но тут мачеха проявила твердость, вообще-то ей не присущую.
— Иконой этой венчалась твоя мама, а перешла она к ней от бабки Маринки, а той от ее бабки — так что по праву она твоя.
И добавила:
— Бери, сынок. Я вижу — тебе она нужней, чем другим.
И теперь темные строгие глаза Спасителя смотрели прямо на меня, как бы спрашивая, как я буду жить дальше.
И вторая икона, гораздо меньших размеров — книжного формата — тоже подарена мне родной сестрой отца, тетей Машей. Слово о ней — отдельная повесть или поэма, но вряд ли без ее помощи, без ее пышек, без ее сказок выжил бы я в этой жизни. Старшая моя сестренка Зойка рассказывала, что когда я, трехлетний карапуз, тяжело заболел и был практически у смертной грани, она каждый день приходила ко мне — а жила в другом селе замужем за столяром-пьяницей и на руках у нее были две дочки и все хозяйство. Расстояние между селами было около десяти километров и еще по послевоенной поре водились в наших краях волки.
И когда я — тоже в последний раз — навестил ее, она, пригорюнившись — мы вспоминали отца и мою маму, сказала:
— Валечка, — она меня так звала, — подарить мне тебе нечего… возьми на память любую из иконок, что глянется тебе.
Тетка моя была глубоко верующим человеком и иконостас у нее был громадный. Но глянулась мне вот эта маленькая, с необычно яркими красками. Высокая стройная женщина в торжественных церковных одеждах и нимбом над головой шла ко мне и за ней виделись города, церкви, горы и реки и синеее бездонное небо. И в небе, над золотым обрезом рамки восседал на белом пушистом облаке ангел.
Дерево иконы почернело от времени, левкас покоробился и то тут, то там по полю проявились тонкие белые трещины.
— Святая мученица Александра, — прочитал я надпись.
Тетка вздохнула:
— Это самая дорогая для меня… Думала, при жизни не расстанусь. Но тебе отдам.
Лет семь назад, когда начался бум на все русское, икона эта попалась на глаза одному американскому бизнесмену, с которым я намеревался завязать деловые отношения по издательской тематике. По его просьбе я снял ее, он долго щупал, осматривал, едва ли на язык не пробовал, а потом попросил — продай.
— Не могу, — развел я руками. — Память.
Для него это было непонятно — память памятью, а деньги деньгами — и он трижды набавлял цену и испугавшись, что не устою перед четырехзначной суммой, я довольно грубо прервал его. Только тогда он отстал.
— Что в ней такого? — спросил я у Бычкова. Я принес ему икону с тем, чтобы он как-то замаскировал трещины, для реставрации, словом.
Глаза у художника загорелись и, осмотрев икону, он твердо сказал:
— Конец семнадцатого, начало восемнадцатого века как минимум.
— Почему так решил?
— И материал, и дерево… Но прежде всего манера письма. Тогда писали в духе византийских традиций — радостные, светлые краски. А уже в более позднее время Священный Синод решил, что по канону не о жизненных греховных радостях должна напоминать верующему икона, а о наказаниях за грехи, об искуплении их… об аскетизме и монашестве. И краски должны быть соответствующими.
И тут же без перехода:
— Продай, а. Я тебе и деньги дам хорошие, и икону — на выбор — подарю взамен.
В деньгах я тогда очень нуждался — родился уже Илюшка, жена не работала, долги, а журналистская моя зарплата равнялась ста двадцати рублям. Приводным ремням партии и платили как за трансмиссию.
Но это искушение я преодолел.
И думаю, хочу в это верить, что преодолеют и мои сыновья.
И внуки.
…Прошла неделя со смерти Юры, а его поступок не выходил у меня из головы.
Почему?
Ну да, разрыв с женой. Но ведь не вдруг это произошло и не мальчик он, что бы из-за этого лишать себя жизни.
Сестра сказала, что он должен был деньги и якобы ему включили счетчик.
Я видел его кредитора, он специально приходил ко мне жаловаться, дед лет под шестьдесят, его бывший начальник отдела по институту. На счетчик вряд ли он был способен, да и сумма показалась мне смехотворной.
— Сколько? — спросил я тогда у него.
Он назвал цифру. Она равнялась двум окладам Юры.
Я вызвал должника. Дунаев вошел и смутился — он явно не ожидал у меня увидеть своего бывшего начальника. Поздоровались они сдержанно, но безо всякой неприязни.
Я дал каждому по чистому листу бумаги и предложил.
— Пишите мне заявление. Вы, о том, что Дунаев должен вам деньги, а ты Юра, что просишь удерживать долг из своей зарплаты. Думаю, месяца через два, максимум три долг будет выплачен.
Так что версия о долге не выдерживает никакой критики.
И вообще, что это за сила, что толкает человека на добровольный уход из жизни.
Суицид… Справочник по психологии трактует это следующим образом…
…Акт самоубийства, совершаемый человеком в состоянии сильного душевного расстройства либо под влиянием психического заболевания: осознанный акт устранения из жизни под воздействием острых психотравмирующих ситуаций, при которых собственная жизнь как высшая ценность теряет всякий смысл.
В нашем государстве всех покушавшихся на самоубийство просто считали психами. Это было легче, чем изучать эту беду, искать ее корни и причины.
А как же тогда cати — самосожжение женщин в Индии после смерти мужа или харакири самураев?
В основе индийского варианта суицида лежит красивая легенда. Сати — первая и самая любимая жена Шивы. В переводе с древнеидийского означает "сущая". Но выбрала она мужа вопреки воле отца — всемогущего Дакши и потому тесть и зять сразу, мягко говоря, не понравились друг другу. Дакши оскорбил Шиву, а последний в отместку сорвал ему жертвоприношение богам и убил. А голову Дакши закинул так далеко, что потом, когда оживлял всех умерших, не нашел и приставил к его туловищу козлиную. Так вот, Сати, что бы оправдать мужа, бросилась в жертвенный огонь и сожгла себя в его честь.