Город в заливе: Откровения лжеца
Шрифт:
Смутно помнилось раннее детство, чистая, светлая квартира, и чистый круглый двор за окном -- это уже намного позже, годам к тринадцати, небо испортится, нахватается мусора, станет серым и неприветливым, а их дворы, их детские порталы в большой мир, припечатает грязноротая молва мрачным словом "колодец". Помнилась заботливая, усталая мама и вечно хмурый недовольный отец, ценитель Маяковского, заставляющий маленькую Алису наизусть читать его любимое: "Сливеют губы с холода, но губы шепчут в лад: "Через четыре года здесь будет город-сад!""
Школа сливается в одно вращающееся
Отец начинает пить -- кризис среднего возраста проявляется иногда и так. В такие вечера он делается шумен, криклив и самокритичен.
– - Вот та-ка-я я мразь, Нина, пони-ма-ешь?
– - пьяными слогами втолковывает он плачущей матери, стоя на распахнутом пороге их -- пока еще их -- съежившейся квартиры.
– - Пью! А почему пью? Потому что слабый я, поняла? Слабак, нич-то-жест-во!
На заводе его терпят. Увещевают, потом прорабатывают на партсобрании, даже домой приходят -- может, горе какое у человека? Но горя нет, кроме разбитого вдребезги мира и тоски по непонятному и неслучившемуся.
– - Какая ж ты умничка, Лиса, -- бормочет отец, укрыв голову ладонями и раскачиваясь на стуле, как скоморох. Горит один ночник, на кухне сидит тихо, как мышка, мама, по комнате носятся неясные тяжелые тени.
– - Не могу поверить, чтобы из моих... из меня вышло когда-то такое золотое дитя. Учись хорошо, ладно? Не как я. Главное -- не как я, понимаешь?
Алиса одеревенело сидит на кровати и молчит. Ей одновременно страшно, противно и почему-то стыдно. Бывает же так, что кто-то позорится, а стыдно почему-то тебе?
– - Да...
– - продолжает кто-то внутри него, -- достался тебе не отец, а дрянь подзаборная. Слабохарактерное ба-ра-хло. Пью, а что делать? Такой уж я есть. Ты думала, небось, что я хороший, а оно вот как вывернулось. Обманул я тебя, получается. И мать тоже обманул. И кто ж я после этого? А?
Нет позора в том, чтобы быть слабым. Но быть жалким -- позор. А постоянно совать другим под нос собственную ничтожность, в надежде, что дадут тебе повод побыть еще жальче -- это со временем начинает вызывать только одно.
Презрение.
Отец вдруг рванулся к ней -- даже дернуться не успела -- порывисто, неловко обнял. От него пахло водкой, колбасой и бессильным отчаянием. Так она и запомнила. Алкоголь, чеснок. Безнадега.
– - Как же я тебя люблю, Лиска, как же сильно... Я бы все что угодно для тебя, в любую пропасть шагнул, да хоть в жерло вулкана -- в секунду, не думая. Да беда, что никуда шагать не требуется, а меня тянет и тянет туда, и как быть, что делать -- не знаю. Не знаю, доча...
Он отстранился, поднял голову и уставился в пустоту взглядом горячих бессмысленных глаз.
– - Учись хорошо, дочка. И никогда никому не верь. Люди не заслуживают того, чтобы им верили. Даже самые близкие.
Через месяц Владимир Двачевский, находясь в состоянии алкогольного опьянения, бросился в
Школа длилась и длилась, как плохой сон, и выпускной ничем, по большому счету, не отличался для нее от прочих дней -- разве что портвейн был по случаю заменен шампанским, да ухмылки на лицах одноклассников были пошире, и ей было уже все равно, потому что алкоголь смягчал отвращение и туманил голову. Рассвет она встречать не стала, ушла ночью, раньше, в красивом красном платье по улицам, полным света и тьмы.
Но потом... что было потом?
***
– - Что-то ты задумалась, -- сказал я. За пределами комнаты база жила, по кабелям резво бежало электричество, свежий отфильтрованный воздух заменял испорченный, с высоким содержанием углекислоты, резервные баллоны и туалетные бачки полнились хлорированной водой. Судя по камерам, бассейн уже совсем даже не пустовал.
– - Лицо стало какое-то... невеселое.
– - Тоскуешь, небось, по веселым годам в "Совенке"?
Не попал, видимо. Выражение ее лица не изменилось, но из глаз пропало напряжение. Она фыркнула.
– - На себя бы посмотрел, для начала, -- Алиса принялась водить пальчиком по моему лбу и щекам.
– - Похоже, фаза безумного веселья сменилась на эпизод, когда ты мужественно смотришь внутрь себя и цедишь сквозь зубы: "Прости, я снова ошибся. Нам суждено быть порознь вечно. Прощай -- на этот раз навсегда". И исчезаешь еще на двадцать секунд. Или я неправа?
– - Ты же девушка, -- лениво сказал я. Прикосновения ее рук были... не знаю, экстатическими? Божественными? Стирающими разницу между сном, от которого не хотелось просыпаться, и приятной яркой реальностью?
– - Как же ты можешь быть неправа?
– - И это правильный ответ. Запомнил-таки.
– - Она легонько коснулась губами шеи. Быстрые ласки дыхания возбуждали, но в них было что-то беспокоящее. Может, неуверенность. А может тревога. Я закрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Да, все верно.
– - Вот только внутрь себя я уже не смотрю, там неинтересно. Раньше -- да, вся эта рефлексия, муки совести и прочая ерунда, которая вроде как обязательна к исполнению пока ты один. Ну, наряду с выдавливанием прыщей перед зеркалом или чтением освежителя воздуха на унитазе.
– - Бе-е-е...
– - Интеллектуальное замечание, ничего меньшего от тебя я и не ждал... ну хорошо, пускай тогда будет "обязательна к исполнению, вроде посещения концерта любимого певуна, случайно завернувшего к тебе в городишко".
– - Городишко, значит...
– - пробурчала Алиса, села на кровати и потянулась к туалетному столику, густо заставленному пузырьками и тюбиками.
– - Ленинград, ничего себе городишко...
Она принялась втирать в лицо и руки крем с таким усердием, словно творила скульптуру по меньшей мере Галатеи.