Город за рекой
Шрифт:
— Charmant, — похвалил агент, кокетливо вильнув бедрами. — В самом деле charmant. Господин фон Катель знает свое дело.
— Мне не нужна от тебя такая память, — резко сказал Роберт художнику.
— Блаженны неведающие, — заметил Видехук.
Агент чувствовал себя польщенным визитом старого президента и ободренным, в выполнении своих обязанностей. Он пришпилил рисунок Кателя к стене над своим столом и пригласил архивариуса "на минутку", как он выразился, заглянуть в производственную зону — посмотреть действующие вальцовочные машины и воронковые мельницы. При этом он предложил воспользоваться пылезащитной маской.
— Пойдем вместе, Линдхоф, — сказал Катель.
Втроем они прошли участок каменистого поля, которое довольно круто поднималось в гору. С возвышенности архивариус увидел вдали
Когда агент предложил архивариусу по очереди ознакомиться со всеми стадиями процесса изготовления пыли, чтобы составить впечатление о размерах разрушения, Роберт с нетерпеливой досадой махнул рукой. В первый же удобный момент он освободился от защитной маски и несколько раз быстро вздохнул. Он отказался и от предложения посетить главный корпус, где издавна занимались своими исследованиями крупнейшие физики, которых народная молва нарекла "свихнувшимися учеными", потому что они служили делу разрушения. У барака машинного управления он попрощался с господином Видехуком.
— Архив ждет! — сказал он и поспешно зашагал прочь.
Художник последовал было за ним, но его остановили, схватив за руку. Специальный агент, скорчив пренебрежительную мину, заметил ему, что архивариус пошел не той дорогой, а в направлении к каменному спуску под землю.
— Пусть его идет, — просипел он, сверкнув глазами на Кателя, который сделал нетерпеливое движение. — Ваш господин чересчур торопится, в таком разе не повредит задержка в тупике.
— Вы, агенты, — досадливо сказал Катель, — никак не можете без того, чтобы не шпионить. И все бы вам только дурачить опекаемых Префектурой.
— Уж не причисляете ли вы себя к внешнему штабу Высокого Комиссара! Я принадлежу к категории привилегированных висельников. Мы несем дозор за промежуточным миром своим способом, вы — своим. Пока господин архивариус находится в пределах нашей территории, имеют силу наши средства. К тому же это вполне безобидное испытание, и оно должно, как, впрочем, и все остальное, послужить для него хорошим уроком. Уж не взыщите, господин фон Катель.
Роберт, хотевший кратчайшим путем добраться до Архива, спустился тем временем по каменным ступеням и оказался в темной штольне, через которую он надеялся быстро выйти в знакомые подземные кварталы города. Он беспечно шагал по сумрачному коридору на едва различимую вдалеке полоску света, который за крутым поворота хлынул неожиданно ярким потоком. Когда он, пройдя шагов двадцать, поднял глаза, то увидел впереди себя на некотором отдалении фигуру, которая двигалась ему навстречу. Она по мере приближения стремительно увеличивалась в размерах и замерла на месте в тот момент, когда он сам остановился. Почти осязаемой стояла в двух шагах перед ним фигура, в которой он, к своему удивлению, узнал себя. Он невольно поднес левую руку к глазам и отвернулся. Когда он через несколько секунд медленно опустил руку и взглянул перед собой, то увидел уже десятки фигур, точные копии себя в уменьшенных размерах. Они все разом подняли ногу и двинулись ему навстречу, едва он тронулся с места. Он шагнул словно в пустоту; крошечные фигурки стояли в отдалении, как нарочно расставленные игрушки; они все разом одинаково взмахивали рукой, когда он поднимал руку, точно заводные куклы, управляемые на расстоянии. Он насмешливым взглядом обвел эту игрушечную толпу, но тут прямо на него надвинулось его собственное, увеличенное до сверхчеловеческих размеров лицо. Он застыл на месте. Чуть только он наклонил голову вперед, как зеркальное отражение расплылось в таких уродливо бесформенных очертаниях, что он даже
Он зажмурил глаза и осторожно шагнул в сторону. Неужели это снова его образ, тот, что выступил ему навстречу из полумрака? Впереди него двигалась чья-то фигура, несколько быстрее, чем он сам, так что он как бы шел вслед за нею. Походка, положение левой руки, заложенной за спину, которая казалась чуть ссутуленной, — все явственно выдавало жесты его отца, каким он часто наблюдал его ребенком во время их совместных прогулок. Вот он почти поравнялся с ним, уже потянулся рукой, чтобы схватить за плечо, но фигура неожиданно ускользнула, а его рука уперлась в гладкое сверкающее стекло. Неужели он стал так похож на своего отца, чья сущность и чье глупое адвокатство всю жизнь претили ему? Ведь он чувствовал, что кругом, куда бы он ни оборачивался, его мистифицировали таинственные образы его собственного "я".
Теперь его "я" шагало, раздвоенное, по обе стороны от него, то карикатурно вытянутое в длину, то уродливо сплющенное в толщину. То непомерно массивный купол венчал крошечную вертлявую фигурку, то чересчур узкая головка вихлялась над тучным туловищем. Околдованный, шел он навстречу себе, шагал сквозь себя, следовал за собой. Вот на зеркальной поверхности вспыхнула надпись: "Ghothi Seauton" — "Познай самого себя", следом выплыла другая: "Tattwam asi" — "Вот ты! Это ты!" У него кружилась голова. Как шальные, вертелись и прыгали вокруг него образы вывернутого наизнанку его "я". Он остановился — и все они разом застыли на месте.
Пытаясь найти выход, он двигался на ощупь, шаря руками по зеркальным стенам, но они или отступали, прогибаясь, назад, или выпячивались, извиваясь зигзагами, и он всякий раз упирался в тупик. И всюду видел он только себя, утыкался в самого себя, подстерегал сам себя — казалось, никакой возможности не было выбраться из этой зеркальной тюрьмы! Он уже начал сомневаться в себе, в реальности своего существа. Может быть, он попал на какое-то своеобразное торжище подземного города, где толкался и кружил весь мир, и он в каждом только узнавал себя? Может быть, это была своего рода галерея образов — наподобие фриза в старом зале кирпичной фабрики, — которая рассказывала по-своему таинственные истории?
Был момент, когда он с ненавистью подумал о Кателе, который привел его на эти фабрики. Но едва только мелькнула у него недобрая мысль о приятеле, как он увидел себя в зеркале сжимающим кому-то невидимому горло, и внезапно тень художника рухнула, бездыханная, наземь. На минуту ему представилась Анна, и он уже видел себя в новом образе — распаленного похотью любовника. Вот выплыла другая фигура, и в ней узнал он снова самого себя — склоненного над архивными книгами и бумагами, отказывающегося от обеда, который принес ему юный фамулус. Из-за его плеча, подобно призраку, глядело лицо Перкинга, и огромный вытянутый перст указывал, сетуя, на пустые страницы хроники. На переплете сидела мумия, и том рассыпался в прах. Мумия исчезла, палец скрючился, и возник господин в сером цилиндре, который небрежно помахивал парой голубых кожаных перчаток. Он увидел в эеркале испуганное, отчаянное выражение своего лица, какое оно приняло, вероятно, в этот момент на самом деле. Все фигуры сиюминутно исполняли то, о чем он только что помыслил. Заглушенные желания и порывы, тайные думы, сокровенные движения души, любовь и ненависть — все в обнаженном виде представало перед ним, как зеркально отображенные действия. Образы проносились, как кадры все быстрее прокручиваемой киноленты.
Теперь он видел себя спускающимся крадучись по объятому ночным мраком каменистому склону вниз, к пограничной реке, ступающим в воду, чтобы переплыть на тот берег. Но, как это бывает во сне, он не может сдвинуться с места, вода засасывает, точно тина, и, сколько он ни силится удержаться, все больше заглатывает его; вот он уже погрузился по пояс, вот уже одна только голова высовывается из воды, и он кричит в ужасе. А это сам Роберт, у которого плавали перед глазами зеркальные своды, повернул голову. Тут надвинулась на него голова Горгоны с его лицом, искаженным страшной гримасой. Когда он уперся рукой ей в грудь, все безмолвные фигуры вокруг, его отражения, схватились за сердце.