Город за рекой
Шрифт:
Они взошли по крутым ступеням к эркеру. На полу у массивных колонн, на которых еще можно было различить кое-где следы первоначальной росписи, лежали вповалку спящие солдаты — без оружия, в поношенных мундирах. Молодые, еще совсем мальчишеские лица; у иных было ровное, умиротворенное выражение, у других застыло напряженное ожидание.
— Эти пришли недавно, — пояснил Бертеле, — и вид у многих еще утомленный после карантина.
В это время одна из фигур приподнялась, неуклюже отерла глаза, и вдруг мальчишеское лицо просияло радостной улыбкой. Узкая голова на худеньких
— Господин доктор Линдхоф! — воскликнул молоденький солдат. — Какая неожиданная встреча!
Он говорил тихим, как будто хрупким голосом, раздельно, с особенным смыслом произнося слова. Тут только Роберт узнал в нем своего молодого товарища, студента, который совсем недавно, еще там, за рекой, приносил ему свои первые работы по истории искусства. Взвешенная манера изложения, неподкупность его представлений о необходимости чистоты отношений в сфере искусства оставили тогда приятное впечатление у Роберта. И он рекомендовал легенды и статьи молодого исследователя к печати, которые приняты были, в частности, одним искусствоведческим журналом; впоследствии он не раз с интересом беседовал со студентом.
— Вы не возражаете, — обратился архивариус к месье Бертеле, — если я немного поговорю с господином Лахмаром, которого так неожиданно встретил здесь.
Сержант присел на ступеньке.
Молодой солдат, тщетно пытаясь пригладить топорщившийся на нем не по размеру широкий форменный сюртук, осведомился о самочувствии Роберта.
— Так вас, значит, миновала эта участь?
Архивариус только небрежно махнул рукой.
— Но скажите мне, господин доктор Линдхоф, — продолжал студент, понизив голос, — где я нахожусь? Я не могу объяснить себе, как я попал сюда и что здесь со мной происходит. Последнее, что я помню, что у меня закружилась голова, мне стало совершенно дурно и потом — потом, Должно быть, сознание мое угасло, или, вернее сказать, я потерял сознание, потому что "угасло" звучит двусмысленно. Когда я очнулся после обморока, то увидел себя с товарищами других подразделений на мрачном карантинном пункте. Я со страхом подумал, что меня ранило, но этого, к счастью, не произошло.
— Да-да, — кивал Роберт.
— Как хорошо, что я встретил здесь вас, — продолжал молодой солдат. — А вы нарядно одеты, как я вижу. Скажите мне, господин доктор Линдхоф, что это за край — не Хенна ли, мой любимый город на море, о котором я все время думал, когда писал, и где я, как на новой Атлантиде, находил приют своим мыслям? Но здесь нет моря, во всяком случае, я его еще не видел, здесь одна только степь до самого горизонта.
Он нахмурился.
— Мой дорогой Лахмар, — сказал архивариус, — где бы вы ни были, вы всегда пребываете в вашей Хенне и маните нас туда, как Мёрике в свой Орплид, что сияет издалека.
— Это не совсем так, — возразил молодой солдат. — Ведь Орплид — страна грез, а Хенна — край моей действительности с младенческих лет. Хенна — это тот уголок, где ничто не могло происходить вопреки закону, порядку, справедливости. Люди там свободны от случайности, которая есть зло, и императрица, стоящая над ними, не только хранит в неприкосновенности сокровища
Молодой Лахмар, прикрыв ладонью глаза от ослепительно яркого света, всматривался в голое поле, на котором стояли казарменные строения с колоннами. Мальчишеская улыбка слетела с его лица.
— Ничто не напрасно, — сказал Роберт, — что на пользу ясности духа. Вы сами это знаете, мой дорогой Лахмар, и сами это доказывали. Но как случилось, что вы при вашем слабом здоровье надели мундир?
— Я с трудом выдерживаю службу, — сказал студент, — и очень страдаю. Меня просто забрали, как это стало сейчас обычным. Я совсем не гожусь в солдаты.
— А врачи?
— На пушечное мясо всякий годится, — сказал юноша, едва достигший двадцати одного года.
— Так, значит, — задумчиво проговорил архивариус, — в мире все еще продолжается война?
— Война дошла до грани безумия, — сказал Лахмар с отчаянием в глазах.
— Но вам следовало беречь не только вашу жизнь, — сказал архивариус, — но и ваши способности, ваш большой талант — залог вашего будущего развития.
— Я не слишком уверен в нем, — сказал молодой человек.
— Полно, полно, — возразил Роберт, — вы должны были быть уверены. Вспомните, вы ведь не раз говорили мне, что достигнете успехов не раньше чем к сорока годам.
— В это я и теперь еще верю, господин доктор Линдхоф.
— Но, — начал было Роберт и тут же умолк со смиренным "да-да…".
— Вы думаете, мне это легко далось?
— Скорее слишком тяжело, мой друг, — сказал архивариус. — и все же почему вы дали напялить на себя этот мундир, который ничего общего не имеет с вашей натурой? Почему вовремя не сбросили его?
— Но моя жизнь принадлежит императрице! — возразил юный Лахмар.
Роберт озадаченно смотрел на него.
— Ну да, — понимающе сказал он, — Хенна.
— Я же не имею права делать того, что не подобает гражданину Хенны. Я — в особенности. Я был бы лгуном в своих глазах, если бы уклонился от службы.
Роберт кивнул.
— Но здесь — не Хенна, — настаивал студент. — Каким бы древним и почтенным ни был мой город, он все же остается приютом молодости, прибежищем радости. Если я когда-нибудь смогу пройтись с вами по этому городу, куда нам запрещено выходить, то, может быть, я узнаю в нем знакомые черты и отыщу по крайней мере какие-то следы, которые укажут мне путь.
— Мы, — сказал Роберт, — прибыли на другой конец мира, но вполне может статься, что это тот же самый мир. Я живу в центре города, — продолжал он, уклоняясь от прямого ответа, — в большом Архиве, где собраны замечательные сочинения и документы, которым вы бы порадовались. И ваши художественные легенды о Хенне тоже, возможно, взяты теперь туда на хранение на какой-то срок.
— Вы придаете такое значение моим работам! — сказал юноша. — Но, — заметил он, — у меня создалось впечатление, что последняя моя статья вам понравилась меньше, чем прежние.