Город
Шрифт:
Индаро не поняла услышанного. Что еще за Эриш? Лицо Фелла окаменело, глаза напряженно сузились. Несколько долгих мгновений он стоял точно изваяние. Потом сдержанно кивнул.
Сароан сказала серому предводителю еще два слова на неведомом языке. Потом горожане развернули коней и уехали к далекой стене, оставив пленников глотать пыль.
Прозвучала команда, серые начали садиться в седла. Откуда-то из тылов привели пять оседланных лошадей. Предводитель велел пленникам сдать оружие и ехать. По приказу Фелла они отдали мечи, подняли Ловчего на коня и сами уселись верхом.
Предводитель подъехал к Феллу.
– Четверо твоих людей, – проговорил он с резким акцентом, – залог
Фелл покачал головой. Он остался во главе отряда, а Индаро и остальных отвели в середину. Индаро только услышала, как Фелл спросил:
– Куда мы едем?
– К Старой Горе, – ответил предводитель.
Часть третья
Стеклянный дом
15
Высокое нависающее здание торчало над переулком Синих Уток, словно цапля, выжидающая добычу. Под ним были устроены погреба, бесчисленными ярусами уходившие в земную глубину. Их начали строить поистине в незапамятные времена; самые нижние уровни стояли вечно затопленные. Первый этаж здания представлял собой приземистое квадратное каменное строение, все окна в котором были заколочены досками для защиты от слишком любопытных соседских глаз, равно как и от вороватых пальчиков ребятни. Этому строению было уже много веков. Над ним громоздились еще четыре этажа крошащихся кирпичей и щербатого строительного раствора, каждый новый этаж – чуть поменьше того, что внизу. Здесь уже имелись арочные окна, причем каждое было раскрашено в свой цвет.
На эту постройку было нахлобучено еще одно сооружение, уже деревянное. Так, словно кто-то спохватился и внезапно решил продолжить строительство. Этот крытый красной черепицей чердак, выглядевший вороньим гнездом на корабельной мачте, представлял собой мастерскую и был сердцем всего дома.
Здание, соединявшееся с соседними домами лишь до высоты в три этажа, самым головокружительным образом клонилось вперед, в сторону переулка, – выдержать дополнительный вес на макушке оно не могло. Кто-то из прежних жильцов, не иначе обеспокоенный угрожающим скрипом и потрескиванием во время свирепых северных ветров, возвел деревянную подпорную решетку, тянувшуюся от передней стены мастерской к наклонной крыше доходного дома по ту сторону переулка. Так что теперь два высоких здания удобно опирались одно на другое, да еще и располагали воздушным мостиком. Правда, пользовались им лишь призрачно-белые кошки, обитательницы квартала. Они были непревзойденными верхолазами.
Вот таков был Стеклянный дом.
В темноватых покоях на первом этаже размещались плавильная печь, еще одна мастерская и склад. На задах располагался внутренний дворик – прибежище бурых крыс и белых кошек, охотившихся за ними. На втором этаже находилась кладовая и маленькая кухня, очень редко используемая. Выше – гостиная и рабочий кабинет, а над ними – два этажа спален, большей частью необитаемых.
В мастерскую на верхотуре можно было попасть посредством крутой деревянной лестницы, ежедневно проклинаемой теми, кто был вынужден лазить по ней туда-сюда. Темноволосая молодая женщина, трудившаяся наверху, внимания на такие мелочи не обращала. Комната была полна света и воздуха, чем и нравилась ей. А отец и наемный работник по прозвищу Обтрёпа могли ворчать, сколько душе угодно. Равно как и всякие там слуги, приходившие убирать дом.
Девушка сидела у большого, глядевшего на запад окна, поставив босые ноги на подоконник, и смотрела вниз, на кишащий жизнью Город, на уходящую вдаль путаницу изломанных крыш. Линдо считался небогатым кварталом. С одной стороны его ограничивал Бурманский конец, с другой – Старая стена. Далеко внизу вились переулки и грязноватые улочки, теснились хибары, сколоченные из обломков и остатков, не пригодившихся людям побогаче. Там и сям темнели большие полуразрушенные дома. Некогда в них обитали богатеи, а теперь сотнями ютились нищие и бродяги. Зданий, равных по высоте Стеклянному дому, поблизости было немного, поэтому вид из окна распахивался просто роскошный: за грязью Линдо виднелись башенки и серые леса Отаро, а в тумане у горизонта вырисовывался сам Алый дворец.
Со времени Великого Потопа, случившегося двумя месяцами ранее, туман сделался каждодневной принадлежностью Города. По утрам он выглядел сущим морем, таким же серым и волнующимся. Высотные здания торчали из него подобно скалистым островам.
Девушка оглянулась на мастерскую, где стояла ее неоконченная работа. Чердачная комната так и переливалась разными цветами. Пластины окрашенного стекла были прислонены к стенам и низким подоконникам; под лучами солнца они разбрасывали разноцветные искры, метали на стенную штукатурку малиновые, золотистые, лиственно-зеленые блики. На большом дубовом столе посредине покоились части недоделанного витража. Это была высокая и узкая оконная вставка, предназначенная для дома состоятельного купца из Отаро. Девушка окинула ее взглядом – придирчиво, но с нескрываемой гордостью. На самом верху плескался в солнечных волнах серебристый левиафан, из его головы фонтаном вырывались брызги. В самом низу по золотому донному песку, простирая гибкие щупальца, кралось зеленокожее чудище. Пространство между двумя гигантами занимали морские растения и стаи рыб всех мыслимых цветов и оттенков.
«Где ты видела таких рыб?» – спросил, помнится, ее отец. Он полагал, что она не только сама никогда не видела моря, но даже не знала никого, кто бы его видел.
Она только плечами пожала. На морских обитателей, чьи чешуи переливались нежными розовыми, зелеными и буроватыми тонами, она насмотрелась в лавке у рыбника. И дальше исходила из предположения, что смерть отчасти их обесцвечивала, примерно так же, как это происходило с людьми. Наверняка при жизни каждая из этих рыбешек переливалась ярчайшими красками из палитры богов. Оставалось украсить зеленых рыбок золотыми полосками, дать алым голубые головки, а мириады мальков всех оттенков желтого оснастить черными плавничками. Она дала левиафану золотые зубы, а гигантскому спруту – синие глаза. Морская вода у нее стала переливчато-серебряной, но кто ее разглядит под напластованиями движущихся цветов?
Витраж был почти готов. Большинство стеклянных фрагментов уже нашли свое место на широком столе. Осталось доделать всего два участка, очень важные, в самом низу, там, где в доме купца они окажутся на уровне глаз. Здесь находились кончики щупалец спрута, зеленые на желтом песке. Еще здесь должен появиться ее знак мастера. Позже, когда последние части панели будут обожжены в печи и краска намертво прилипнет к стеклу, они вместе с Обтрепой нарежут и расплавят свинец для перегородок, которые и превратят витраж в единое целое.
Она подошла к акварельному наброску, служившему ей образцом. Приколотый к стене добрых полгода назад, он был теперь весь ободран и вытерт. Девушка рассматривала его некоторое время, потом вернулась к рабочему столу. Расправила плечи и закрыла глаза, обратившись мыслями к тварям, запечатленным в стекле. Вот щупальца – упругие, жилистые, полные силы. Они касаются песка, тянутся вперед, нащупывая дорогу…
На лестнице послышались шаги. Кто-то споткнулся, раздалась ругань… Девушка слегка нахмурилась, возвращаясь мыслями к реальности своего чердака.