Город
Шрифт:
Карвельо возводил свой род к переселенцам с дравидской периферии, некогда явившимся из-за Малого моря. Он испытывал жгучий интерес к истории далекой цивилизации и приходил в восторг, обнаруживая еще одну ниточку, связывавшую ее с Городом.
– Вот бы найти то письмо! Это же настоящий прорыв!
– Воистину, – согласился Бартелл, присаживаясь за стол. – Так вот, я сузил тебе задачу…
Он всегда произносил эти слова. Карвельо взял у него клочок бумаги, прочел, кивнул и радостно устремился в направлении каталожных шкафов, установленных посредине зала. От капели и падающих сверху предметов их укрывал брезентовый тент. Здесь помещались указания на каждую библиотечную книгу: какому предмету посвящена и где находится. Под конец дня Карвельо вернется со списком в два-три десятка работ. Они обсудят список и сократят на треть, а потом закажут хранителям. На другой день книги будут выкачены им на тележках.
До самого вечера Карвельо будет рыскать
Когда восемь лет назад они с Эм выбрались из подземного мрака, он и понятия не имел, что однажды снова задумается о Чертогах с их несчастными жителями. Тем не менее вскоре его начали преследовать слова, некогда сказанные Исольд. Эта женщина, без преувеличения, в последний час своей жизни сочла нужным предупредить его о постепенном разрушении Дробилки, которую больше не чинят, а это может привести к затоплению всего Города. Минуло время, и Бартелл помимо воли задался вопросом, почему оказалась заброшена такая важная работа, ради которой некогда посылали команды механиков в опасные недра самых нижних Чертогов. Он сам был своего рода чиновником, а посему знал: причиной могла оказаться простейшая оплошность. Утерянная бумажка. Чье-то близорукое желание сберечь, а то и присвоить пару тысяч талантов.
А потом однажды, когда ему было нечего делать, он забрел в библиотеку просто посмотреть, не сыщется ли какого упоминания о Дробилке. Это была судьба. После нескольких месяцев увлекательного странствия по лабиринтам истории он набрел на записки механика по имени Милет. Кажется, тот был славным малым – выцветшие строки на пыльном пергаменте так и искрились юмором и умом. Дробилка, правда, в его рукописи не упоминалась (ее официальное название Бартелл никак не мог вычислить даже теперь), но размышления Милета об архитектуре Города тех давних времен, его бритвенно-острые замечания о личностях современников положительно заворожили Бартелла, впервые за долгие годы разбудив его воображение.
Работа Милета стала единственной книгой, похищенной старым воином из библиотеки. Он пронес ее мимо пронзительных глаз бдительных бабок на выходе, разделив на три части и привязав к животу. Это случилось шесть лет назад, но Бартелл до сих пор не избавился от чувства вины.
С тех пор он погрузился в изучение архитектуры Города глубже, чем опускался некогда в его подземелья. С большим трудом увязывал темные тоннели, мостики и пещеры Чертогов с сухими пояснениями строителей, упоминавших о «тройных стоках», «перехватывающих сливах», «жижесборниках» и «водосливных плотинах». Это был запутанный лабиринт, может статься, безнадежный. Однако Бартелл трудные задачи любил. И с восторгом отдавался решению той, которую сам себе поставил.
А потом однажды зимним днем у его стола задержался одетый в зеленое хранитель. Умолк перестук тележных колесиков, и Бартелл поднял голову. Хранитель был невелик ростом, тонколицый, рыжеволосый, со скрюченным плечом. Ни с того ни с сего он взялся расспрашивать Бартелла о его интересах и обсуждать громоздящиеся кругом фолианты по строительству, архитектуре и истории Города. Вопросы сыпались без конца, светлые глаза хранителя горели жадным любопытством исследователя. Бартелл пришел в ужас оттого, что за ним, оказывается, наблюдали. Он немедленно покинул библиотеку и носа туда не казал целых полгода. Потом все же вернулся, но с тех пор прятал свой истинный интерес под покровом совершенно других разысканий. Тогда же он нанял Карвельо в помощники.
Рыжеволосый хранитель время от времени попадался ему на глаза. Но похоже, коротышка успел его позабыть.
Со вздохом удовольствия Бартелл подтянул поближе знакомый том. Книга в потрескавшемся кожаном переплете носила название «Первая жизнь Маршалла Крида».
Этот самый Крид в молодости был судовладельцем с острова Яст, торговцем обсидианом и перламутром, а отчасти – жуликоватым искателем приключений. После урагана, разметавшего его корабли, для него настали тяжкие времена. Пережив множество приключений (которые Бартелл счет вымыслом чистейшей воды), Крид осел в Отаро. Дело происходило более четырехсот лет назад. В те времена Город был открыт для чужеземцев, здесь ключом била торговля, в гавани толпились корабли из всех уголков мира. Крид с его многострадальной женой и пятью дочками поселился в съемном доме и принялся вести дела, имевшие к законности весьма слабое отношение.
На самом деле Бартелла заинтересовали последние три главы «Жизни». Здесь Крид был уже стариком, автобиографическое повествование стало окрашиваться грустью. Автор оставил хвастливый и самонадеянный тон, господствовавший на более ранних страницах. Теперь этот человек желал завершить последние дела перед смертью, чье приближение с пронзительной ясностью видел перед собой. Он взял привычку бродить по Городу, созерцая его несказанную красоту и неисповедимую жестокость. Благоговейно описывал Радужные сады, которые в ту эпоху широкими дугами расходились от дворца более чем на десять лиг, и каждую составляли цветы лишь одного цвета. Он беседовал с математиками и астрономами; те объясняли старцу сложные закономерности, по которым были определены места для двадцати семи хрустальных башен Алого дворца, чтобы солнце в определенной последовательности светило сквозь них на рассвете в день летнего солнцестояния. Он описывал стеклянные птичьи вольеры Щита, куда свозились и где содержались в довольстве самые необычайные птицы со всего мира. В праздничные дни их выпускали в полет, и они живой радугой носились над городскими крышами, прославляя богов. Он писал о Клетках – железных решетчатых камерах, в которых снаружи городских стен вывешивали самых отпетых преступников обоего пола. Одних – запытанными до полусмерти, других – еще крепкими и полными сил. Там они умирали страшной и медленной смертью от жажды и голода у всех на глазах, ради увеселения и назидания.
А еще он со старческим бесстыдством, уже не думая о возможной широте интересов читателя, описал свое путешествие в сточные тоннели под дворцом, до самых Темных Вод – так ему было угодно назвать великую реку Менандр в ее подземном течении под Городом – и до Затвора Наставничества. Такое название получило устройство, предназначенное захватывать и дробить крупные предметы, попадавшие в стоки, чтобы они не вызывали заторов в нижних и более узких отделах подземной системы.
Это была не Дробилка. Затвор насчитывал всего шестнадцать «вращающихся механизмов» (согласно выражению Крида), между тем как Бартелл не сомневался: в Дробилке их имелось не менее двадцати. После поломки осталось девятнадцать. Однако устройство было сходное. В середине лета Крид посетил это место с группой механиков, спустившихся осмотреть и подправить механизм, когда вода стояла низко и особой опасности не наблюдалось.
Автор описывал нескончаемый спуск, долгие лиги вонючих тоннелей и похожих на привидения обитателей, исчезавших во тьме при любой попытке приблизиться.
Там, внизу, ему выпало пережить приключение.
Завершив работу у Затвора (описанную Кридом в исчерпывающих подробностях), отряд начал восхождение обратно к свету. Причем, как выяснилось, весьма вовремя.
«…С превеликим трудом тащился я вперед, и не одни лишь мои сапоги были отягощены налипшими нечистотами, но и самый дух был омрачен царившей здесь тьмой. Проведя в подземельях полдня, я чувствовал, что никогда уже не сумею вполне избавиться от его губительного влияния. Мои юные спутники оглашали тоннели громким смехом и веселыми кликами, но эхо, звучавшее в сырых стенах, окрашивало безнадежностью их голоса. Наше путешествие обратно весьма прискорбно затянулось по сравнению с нисхождением в глубину, ибо, как мне объяснили, наверху, в далеком солнечном мире, случилась непредвиденная непогода и возвращение тем же путем сделалось невозможно. Должен сознаться, это известие наполнило ужасом все мое существо. Поистине, нет места страшнее для заплутавшего, чем нескончаемые сплетения этих вечных тоннелей!
Я, несчастный старик, едва мог угнаться за молодыми мужчинами, которых избрал себе в спутники. Я начал отставать все больше и больше, ибо глупая гордыня мешала мне окликнуть их и попросить подождать. Свет их факелов начал уже меркнуть впереди, и лишь тогда я отбросил нелепое тщеславие и покричал им, но было слишком поздно: они меня не услышали.
Я испугался, что так и затеряюсь во тьме. Усталость и ужас вконец лишили меня проворства. И в это время на дальнем берегу потока, вдоль которого я шагал, разлился долгожданный факельный свет. Я с облегчением повернулся к нему, вообразив, что это один из моих товарищей вернулся за мной, по недоразумению оказавшись по ту сторону подземной стремнины. Но, к своему глубокому изумлению, увидел перед собой женщину. Высоко подняв пылающий светоч, она со спокойным любопытством присматривалась ко мне…»
Бартелл поерзал на жестком сиденье, наклоняясь вперед и вглядываясь в страницу.
«Она подняла факел еще выше, и я заметил, что на ней было длинное белесое одеяние с капюшоном: то ли ангелица, то ли один из духов Домани. Однако потом наваждение минуло, мои чувства обрели ясность, и я увидел, что передо мной была обычная смертная женщина: ее одежды, в посрамление скромности, были обрезаны повыше лодыжек, а ноги обуты в башмаки на толстой подошве, как раз для походов по загаженным тоннелям. Она отбросила на плечи капюшон, и я увидел, что она была уже не юной, хотя еще и не старой. Ее волосы отливали лунным серебром, а лицо могло принадлежать суровому ангелу.
Я уже собрался с духом, чтобы воззвать к ней о помощи, но в это время из тоннеля впереди послышался крик – это мои товарищи заметили наконец отсутствие старика. Свет их факелов быстро приближался: спасение было рядом. Женщина отступила и растворилась во тьме…»