Город
Шрифт:
– Госпожа… позволь тебе водички поднести?
Она подняла глаза и увидела слугу, обращавшегося к ней, как и подобало, с почтительного расстояния. Она молча покачала головой.
К ее немалому облегчению, он отошел. Но только для того, чтобы вскоре вернуться с блюдом закусок. На ломтиках хлеба покоились розовые креветки. Зрелище заставило ее содрогнуться. Совсем другое дело – живые креветки, резвящиеся в океанских пучинах…
А слуга еще и наклонился к ней, чтобы доверительно прошептать:
– Следом подадут блюда из левиафана и спрута…
Она вскинула глаза и уставилась на него с ужасом и отвращением. Однако он улыбался; она поняла, что он ее поддразнивал, и неуверенно улыбнулась в ответ.
– Можно мне присесть? – спросил он.
Она огляделась, боясь, что за такое поведение буфетчик мог нажить себе неприятностей. Потом заметила: слуги, разносившие гостям закуски и напитки, были облачены в хлопковые блузы, а этот молодой человек был в шелковом наряде и начищенных кожаных сапогах. Она сразу почувствовала себя глупо, но ничего не успела сделать или сказать – он сел рядом с ней, положив руку на спинку дивана позади нее, и сказал:
– Меня зовут Толеми. Я сын хозяина.
Его лицо оказалось как-то совсем уж близко, Эм наклонила голову и попыталась отодвинуться, но он лишь придвинулся вплотную, так что она чувствовала тепло его дыхания. Он был вполне симпатичен, пожалуй, даже хорош собой, но глаза блестели от выпитого вина, а речь была немного невнятной.
– Видел я сейчас твое морское окно, – сказал он. – Просто чудо, что такая юная девушка – и создала подобную прелесть! У тебя, наверно, совсем особенные ручки… – И он накрыл ее руку своей.
Его ладонь была горячей и влажной. Эм стало неприятно, и она убрала руку.
– Отец говорил, что ты очень немногословна, Эмли. Еще он утверждал, будто ты красавица, но за вуалью разве что разглядишь? Может, откроешь личико ради меня?
Она замотала головой и принялась озираться: вот бы уже вернулся отец! Как-то так получилось, что гости стояли к ним преимущественно спиной, создав им с Толеми подобие уединения. Эм хотела встать и пойти либо к отцу, либо к хозяину дома, но, двинувшись с места, обнаружила, что Толеми сидел прямо на ее юбке, которую она расправила по дивану. Ее попытка высвободиться рассмешила его.
– Подними вуаль, и я тебя отпущу, – прошептал он, притискиваясь еще ближе.
Его рука заползла на ее талию… потом накрыла грудь… и наконец пребольно ущипнула сосок.
Она сорвала вуаль и отмахнулась от него. Он расхохотался и выпустил ее юбку. Эмли вскочила. Тут появился купец и подозрительно уставился на взволнованную девушку и своего хохочущего сынка.
– Милая моя, с тобой все в порядке? – спросил хозяин дома, наградив Толеми негодующим взглядом.
Она кивнула, чувствуя, что волосы у нее растрепались, а щеки горят огнем. Потом спросила:
– Отец?
– У них почти готово. Хочешь, пойдем сама все посмотришь? – И он подал ей руку.
Она благодарно закивала.
Официальное представление витража никакого удовольствия ей не доставило. Это притом, что место для него было выбрано с большим толком: на высокой стене, где сквозь него будет светить утреннее солнце. Гости, разодетые в шелка и драгоценности, хлопали в ладоши и хвалили ее искусство, а купец разразился целой речью, превознося и труд Эмли, и свою собственную проницательность в выборе мастера. Только Эм все равно чувствовала липкую ладонь Толеми, крадущуюся по ее телу, и негодовала сама на себя: ну что за доверчивость!
Бартелл стоял рядом, высоко держа голову и лучась гордостью за дочь и ее талант. Беспокойство в ее глазах не минуло его внимания, но, не зная причины, он тихо спросил:
– Все выглядит прекрасно, солдатик!
Она кивнула и выдавила улыбку, поскольку он был прав. Окно в самом деле было превыше всяких похвал.
– Сейчас домой поедем, – сказал ей Бартелл. – Прочь от всех этих людей. Как же я тобою горжусь!
Он легонько похлопал ее по плечику, и ей захотелось прыгнуть ему на шею. Впрочем, она понимала: не стоит рассказывать про купеческого сынка, не то отец рассердится и решит, что оставил ее без защиты.
Это заставило ее снова вспомнить соглядатая, и подкатил страх.
Только когда они забрались в повозку и направились в Линдо, Эм спохватилась, что так и забыла свою драгоценную вуаль на спинке дивана.
18
Рассвет едва занимался над восточной стеной Города, когда Бартелл выскользнул из Стеклянного дома навстречу новому утру. Заперев дверь, он убрал в карман тяжелый железный ключ. И пошел переулком Синих Уток, прихрамывая из-за боли в колене и, по обыкновению, нюхая воздух. Было похоже, что ночью или поздно вечером, уже когда они были дома, прошел дождь: утро вставало какое-то особенно свежее и умытое.
Бартелл бодрым шагом направился к библиотеке. Ему хотелось оказаться как можно дальше от Стеклянного дома к тому моменту, когда мир начнет просыпаться. Эмли с Обтрепой было оставлено категорическое распоряжение: никому и ни под каким предлогом не открывать дверь.
Когда он явился, Великая библиотека только-только начинала работу. Восточные двери со скрежетом распахнулись, впустив солнечные лучи. Сквозь водопады желто-зеленого света Бартелл прошел к любимому столику. Сел и задался вопросом: чем, собственно, он собирался весь день здесь заниматься? Лишь с удивлением отметил, что Карвельо не вернул хранителям последнюю стопку заказанных книг.
Потом к нему шаркая подошла старуха. Она зарабатывала тем, что показывала желающим библиотеку. Женщина вручила Бартеллу записку, причем лицо ее выражало негодование.
– Три дня тебя дожидалась!
Записка была от Карвельо. У него, оказывается, заболела жена, поэтому на какое-то время он Бартеллу был не помощник. Барт нахмурился. Кажется, его размеренная и налаженная жизнь готова была затрещать по всем швам. Скомкав записку, он бросил ее на стол и уставился на кипу книг перед собой. Старые тома с полуоторванными кожаными переплетами… иссохшие свитки, каждый с подвесной биркой… коричневые папки с документами. Желания вчитываться в труды по архитектуре Города почему-то не возникало.