Город
Шрифт:
Наконец они достигли переулка Синих Уток. Барт позволил преследуемому уйти немного вперед, благо знал, куда тот направлялся. Эм с Обтрепой все равно никого не впустят. Незнакомцу, скорее всего, покажется, что дом пуст…
Однако светловолосый вдруг помедлил, огляделся и свернул в узкий проход. Барт тоже свернул, оказавшись в сырой щели между зданиями. Осторожно заглянул за угол: мужчина выходил на параллельную улочку. Других прохожих не было. Скрываясь в тени, Барт вытянул шею и стал наблюдать, что тот предпримет.
Солдат вновь огляделся и ступил в дверную нишу, против которой высилась гора развалившихся ящиков.
Барт хорошо знал эту дверь. Незнакомец воспользовался черной лестницей доходного дома Мегги.
Через пару часов после ухода хозяина Обтрепа тоже засобирался на улицу. Выйдя наружу, он подождал, пока Эмли не запрет дверь изнутри, и застучал костылем по мостовой. Его ждала долгая дорога в Отаро.
Проснувшись нынче утром – а спал в эту ночь он на удивление крепко, – Обтрепа испытал редкостное чувство благополучия. Мир был преисполнен гармонии. Вчера его труд удостоился похвалы очень важных людей. И не важно, что его имя даже не было упомянуто. Он-то знал, и Эмли со стариком Бартом тоже отлично знали, как велик был его вклад в работу над прекрасным «морским» окном. Он прямо раздулся от гордости, когда оба они повернулись к нему и улыбнулись. Эмли, правда, выглядела совсем бледной. Но после того, как купец завершил восторженную речь, она подошла к Обтрепе, взяла его под руку, прижалась и прошептала: «Спасибо».
Конечно, она и прежде благодарила его, и очень даже часто. Когда он отдавал ей подготовленный переплет. Или дверь открывал. Но это было совсем особенное «спасибо», шедшее из самой глубины сердца, и он аж сам говорить разучился: от нахлынувших чувств горло сжал спазм.
«Ну мы с ней и парочка!» – в который раз подумал Обтрепа.
Стоило представить себя и Эм «парочкой», как юноша задрожал и вспотел. Он попросту обожал Эмли. Стоило ему увидеть ее – и вот оно, счастье. Он упоенно работал в мастерской, зная, что она рядом, трудится на чердаке, и ему было довольно. А когда она покидала дом, он физически ощущал пустоту.
В то утро он знал, что Бартелла дома не будет. Еще вчера, перед отходом ко сну, старик предупредил его, что намерен отсутствовать весь день, с рассвета и до самого заката. И строго наказал никому не отпирать двери. Обтрепа уважал и любил старика, который был неизменно добр к нему, и вполне разделял его нескрываемое беспокойство. Он ничего не знал о прошлом этого человека, только то, что прошлое у него имелось, и весьма бурное. Юноша очень хотел быть полезным, стремился чем-то помочь. Работая возле печи, Обтрепа мечтал, как однажды он крепко понадобится Эмли и Барту, выручит их в час нужды… И они станут благодарить его, как вчера. «Обтрепа, я тебе жизнью обязана!» – скажет Эмли и… бросится ему на грудь, а он будет гладить ее волосы и рассказывать, как любит ее…
Каково же было его удивление, когда, покинув свою комнатушку, он увидел Эмли одетой для улицы. Она ждала его с видимым нетерпением, мило хмуря брови.
– Ты куда собралась? – вырвалось у него.
Не его, конечно, дело было спрашивать, но Эм слишком редко выходила наружу. А уж чтобы два дня подряд – вовсе дело неслыханное.
– Купец, – твердым голоском отвечала она.
Правда, смотрела она при этом в пол, взволнованно кусая губу.
Он принялся расспрашивать и слово за слово вытащил из нее всю историю про вуаль. И про то, что ею наверняка завладел купеческий сын. Она не хотела говорить об этом Бартеллу, поскольку у старика и так хватало забот, а он наверняка решит сам отправиться за пропажей. Обтрепа хорошо знал, что значила для нее старая кисея; он сам помогал отливать для нее крохотные грузики. На что она могла понадобиться сыну купца – этого он, правда, так и не сумел взять в толк, но предложил свои услуги не раздумывая.
– Я за ней схожу! – заявил он и сам удивился твердости в своем голосе.
Эмли тоже удивилась. Во всяком случае, она подняла голову, и пристальный взгляд темных глаз тотчас вогнал его в краску.
– Вместе, – прошептала она.
Обтрепа мотнул головой.
– Я схожу, – повторил он. – Тебе так далеко нечего делать. Уж всяко не после вчерашнего. И потом, – сообразил он, – ты же дороги не знаешь!
На ее личике отразилось облегчение, но все-таки она проговорила:
– Твоя нога…
– Моей ноге только на пользу пойдет, – соврал он. – Надо же разминать ее иногда!
Обтрепа покалечился не на войне. Он никогда не служил в армии. Маленьким ребенком он жил с матерью и сестрами в Джервейне; однажды рядом с детьми, игравшими на улице, опрокинулась телега, груженная строительным камнем. Лекари спасли мальчишке жизнь и даже более-менее собрали ногу, превращенную в месиво из плоти и обломков костей. Толку с нее теперь было не много, зато она постоянно болела. Обтрепа как мог хромал туда-сюда по Стеклянному дому и хуже смерти боялся крутой чердачной стремянки. Временами он жалел, что конечность ему не отняли еще в детстве. Он рад был бы сам ее отрубить, но мужества не хватало. Выходя на улицу, брал с собой крепкий деревянный костыль. Привычно всовывал обитую кожей подушечку под мышку и довольно проворно ковылял по мостовой.
Сегодня дорога была дальняя, хотя и гораздо короче вчерашней: Обтрепа жил в Городе всю жизнь и очень хорошо знал всякие проходы и переулки. Тем не менее не успел он одолеть и половины пути, как больная нога стала мучить уже сверх всякого обыкновения. И еще он проголодался. Однако мысль о благодарности в глазах Эмли, когда он вернется с вуалью, придавала ему сил.
Он прыгал на здоровой ноге, помогая себе костылем, в который раз повторяя про себя речь, заготовленную для купца.
«Добрый господин, – скажет он ему. – Я работаю у Бартелла, отца нашей стекольщицы. Он велел мне забрать вуаль, которую его дочь, госпожа Эмли, вчера нечаянно здесь забыла…»
Вежливо и по делу. Вряд ли толстый купец даст ему от ворот поворот.
Когда он прибыл на место, солнце уже миновало полуденную черту, стояла самая жара. Каменный дом выглядел запертым, в нем ради прохлады были закрыты все ставни. На площади никого не было видно, даже прилегающие улицы казались безлюдными. Бормоча про себя заготовленную речь, Обтрепа одолел ступени перед входной дверью и постучал.
Ждать пришлось долго, но наконец дверь со стонами отворилась, и наружу выглянул слуга – тощий, старый, весь в черном. Он смерил взглядом неожиданного посетителя. Обтрепа выдал ему свою речь, слегка споткнувшись на слове «стекольщица». Слуга безмолвно взирал на него еще несколько мгновений, потом отступил внутрь и закрыл дверь у него перед носом.
Обтрепа растерялся. Ну и что теперь прикажете делать? Некоторое время он стоял у двери, гадая, вернется слуга или от него попросту отмахнулись. Собравшись наконец с духом, постучал снова. И снова стал ждать, но дверь не открылась. В отчаянии он уселся на ступеньки, давая отдых правому плечу, тоже уставшему после долгой ходьбы. Ждал и ждал, поглядывая на закрытые створки…
Потом его одолела жажда, и, поднявшись, он заковылял к фонтану посреди площади. И покрыл уже половину расстояния, когда дверь у него за спиной все-таки заскрипела. Обтрепа повернулся и заспешил назад, туда, где бесстрастным истуканом стоял слуга.