Городок
Шрифт:
Но сейчас Шохову было не до сравнения. Да и о каком сравнении может идти речь, если родина тем и хороша, что прекрасна в любом обличье, в любом богатстве или бедности.
Правда, Котельнич еще и не совсем родина, а только ее преддверие, ее входные ворота, так сказать. Но уже Шохова зазнобило, залихорадило, и походка его, и движения ускорились, стали нервными, как и голос. Вот уж не подумал бы, что можно так сильно волноваться!
Автостанция тут же, при вокзале, новенькая, с большим стеклянным залом, кассами и диспетчерской, но билеты оказались на какой-то не очень близкий по времени рейс.
— Девушка, мне срочно,— попросил Шохов и голоса своего не узнал: господи, да что
— На рейс двенадцать билеты проданы,— отрезала та. Но, помолчав и видя, что Шохов не отходит от окошка, добавила: — Вы к диспетчеру сходите, он может с шофером договориться.
Пожалуй, в большом бы городе, где все, от диспетчера до водителей, затырканы и задерганы, ничего бы у Шохова не вышло. А тут как-то все по-домашнему, как оно и водится на родине,— поговорил с человеком, сухоньким, но ужасно вежливым, сказался здешним, хоть не был в родных местах почти десять лет, и все в одноразье решилось. Диспетчер попросил посидеть (не в коридоре, а тут же, у него в комнате), вызвал на стоянку по радио автобус, а когда шофер зашел заполнить путевой лист, сказал ему: «Тиша, тут наш земляк, домой возвращается, говорит, что лет десять не был, взял бы ты его без места, а?»
Шофер Тиша, парень молодой, моложе Шохова, посмотрел, кивнул, только предупредил, что посадит его не на автостанции, а чуть дальше в переулке.
Все было внове Шохову на родной стороне, и автобусы, как и автостанция, новые, современные, и дорога не чета старой, гладкой синей лентой распласталась среди осенних полей. Народ в автобусе подобрался разный, колхозники, и студенты, и рыбаки с охотниками, потому что охотничья пора, и военные, и рабочие. Кстати, по бесконечному потоку грузовых машин, по некоторым другим привычным глазу поднаторевшего строителя приметам определил Шохов, что где-то близ этих мест ведется крупное строительство. Не мешало бы поконкретней разузнать да расспросить. Но только не сейчас, не здесь и не сегодня. Сегодня — это дом, до которого требуется еще добраться. И не хочется ни о чем больше думать, никуда не отвлекаться.
И Шохов смотрел по сторонам, на лес, еще зеленый, но с подпалиной, на овсы, еще некошеные, на островерхие стога. Они как-то по-особому украшали желтое поле, едва всхолмленную вятскую равнину под голубым, размытым небом. Кое-где уже пахали под озимые, и четкие квадраты врезались в это золотое великолепие, но не портили, а будто бы более украшали его. Земля, да еще такая земля, не может быть некрасивой в любом своем виде!
Тужа — это уж вовсе деревня, хоть числится районным центром. И автостанция: избушка с крошечным заликом и маленьким окошком для кассира. Но никакого кассира не было, и на дверях висел замок. Зато на улице толпился народ, в основном студенты, возвращающиеся с каникул, и машины с шумного проезжего шоссе заворачивали к домику, забирали попутчиков и уезжали. В усадьбу совхоза, куда направлялся Шохов, попуток не было, потому что туда и дороги не было, грейдерок, куда мог завернуть лишь кто-нибудь по случайной оказии.
Неожиданно выяснилось, что в тужинском Доме культуры проходит конференция сельских учителей и автобус от совхоза повезет их обратно.
Шохов дошел до Дома культуры — тут все близко,— поговорил с водителем и сел на травку дожидаться учителей, теперь уж торопиться было некуда.
Не очень скоро, но быстрей, чем ожидал сам Шохов, пришли и учителя, все сплошь нагруженные сумками и сетками с продуктами. Люди были разновозрастные и даже по-разному одетые. Молодежь очень современно, в джинсах, даже девушки, а пожилые — их, пожалуй, было больше — очень старомодно, они и выглядели
По оживленному разговору Шохов понял, что сейчас в буфете, после конференции, их «отоваривали» сливочным маслом, кое-какими другими дефицитными продуктами. Вот те и деревня! И уж собрались было трогаться, как кто-то сказал, что в сельпо яйца привезли, и все ринулись туда, и отъезд почти на полчаса отложился.
Кто-то сказал бы увидя: русский учитель, просветитель на деревне, и в таком виде! Но Шохов-то навидался разного, он кончал сельскую школу, да и жена у самого — учительница, ему ли не знать, как живут непросто, нелегко эти люди. С огородика да с малой зарплаты живут, и ведь не уезжают, и тянут к свету деревню, а бедствуют подчас куда больше деревенских. И уж точно, никогда не жалуются!
Вот и сейчас: над кем-то подшучивали, обсуждали итоги конференции, ратовали за какую-то школу, которую из-за малочисленности учеников собираются закрыть...
Вообще, насколько понял Шохов по чужим разговорам, детишек в первые классы пошло меньше, чем в прошлые годы, а в будущие годы и того будет меньше. Нет молодежи в деревнях, нет и прироста. А какая же перспектива у деревни без прироста? Нет и не будет перспективы у нее. А что же будет?
Этот вопрос в разной форме, но непрерывно, начиная с автобуса, возникал в раздумьях Шохова, потому что речь-то шла не о чужом, о родном, самом первичном для его жизни, о его деревне, о его земле...
Пока по чужой земле мотало Шохова, пока он, там или сям, планы свои строительные вытягивал, здания выше сосен поднимал, тут-то, дома у него, как у хозяина, бросившегося в отходничество, в упадок пришло. Не у него лично, так надо понимать, а в целом, в деревне, в деревнях, но, может, и конкретно, и в доме, ведь он не видел своего дома и знал только по редким письмам, насколько в нем все живо и цело.
А ведь началось с учителей, с их неторопливых разговоров, с их сеток, в которых везли они в деревню масло из районного центра. И масло, и яйца, и даже огурцы с хлебом.
Два десятка километров от совхоза по болотистой, но наезженной дороге, через лес.
Совхозная усадьба новая, Шохов в ней никогда не бывал. У какого-то человека спросил дом Афанасия Шохова, своего старшего брата. Знал, что Афоня поселился в позапрошлый год с новой семьей (жену привез из Пензы с ребенком) и работает на молоковозе.
— Второй дом, там машина стоит,— сказал человек.
Дом, не изба, по городскому проекту построенный, хоть и деревянный. С двух сторон крылечки: значит, на две семьи. Крыша железная, окошки большие, прежде такие звались: красными или косящатыми; обшит снаружи досками, но не покрашен, и заборчик не покрашен, и сразу видно, что строилось это недавно. Все придирчиво оглядел Шохов, с прицелом оглядел на дальнее, на свое. И огород при доме небольшой, соток на пять, и сарай для скотины, и лабаз для дров, и туалет рядом. Возле калитки стоял желтый молоковоз (может, это он лихо сегодня проносился мимо Шохова, томящегося в Тужах, но как узнаешь!), и две канистры, и запаска возле самого крыльца.
Можно представить, что жили здесь неплохо.
Шохов постучался, сперва несильно, потом погромче. Никто ему не открывал. Он поставил чемоданчик и сел на ступеньках крыльца. Вроде бы и дома, пусть до своей деревни еще восемь верст, а тут все неродное, и ничего не шепчет ему, но все равно. Дом брата это почти что свой дом, и примут тут как полагается, как принимают Шоховы от века.
Человек, тот самый, которого спрашивал Шохов дом Афанасия, поглядел через заборчик и сказал:
— Он чево, не открывает?