Городская Ромашка
Шрифт:
Но отставать было опасно - если "проводники", шедшие впереди, чувствовали опасность даже несмотря на то, что вокруг был только бетон и железо, могли предвидеть и падение плиты, и прочие ловушки городских руин, то в своих способностях Сивер не был настолько уверен. Вернее, сам бы он, конечно, и рискнул, но вот с девушкой - другое дело.
– Пойдем. До лагеря далеко, - сказал он.
Ромашка повернулась к нему медленно, приоткрыла рот, да так и не смогла ни слова произнести. Но послушалась - пошла. Теперь Сивер шел рядом, опасаясь хотя бы на миг оставить Ромашку без присмотра - еще учудит чего. "Видно же, что не все с ней в порядке. Ясное дело, после такого… "
Лагерь находился в центре города, там, где когда-то был городской парк. В центре парка
Пробираться к центру города через завалы действительно было нелегко. Путь, который занял бы чуть больше двух часов по ровной дороге, растянулся почти на четыре. Девушка больше не отставала, ноги ее двигались словно сами по себе, не повинуясь разуму, а так, механически. Думала Ромашка о другом… вернее, она почти ни о чем не думала, и хотя редкие связные мысли стучались в сознание, то, что девушка видела вокруг, невозможно было осмыслить. И Ромашка просто шла и смотрела по сторонам, потом и смотреть перестала - темно, да и все вокруг одно и то же.
А Сивер поглядывал на нее изредка, особенно не таясь - девушка все равно не замечала его взглядов, и вспоминал эти сумасшедшие три дня, когда они отбивали город, выводили из катакомб спрятавшихся там горожан, отправляли их поездом в приморье через уцелевший тоннель Южного вокзала, сканировали завалы с помощью "проводников", внимательно прислушиваясь ко всем, даже самым слабым ощущениям чьей-то жизни, вытаскивали раненных и… и опять вступали в бой с противником, на время затаившимся в западной части города. А потом снова и снова разгребали завалы.
В городе было тепло - уж куда теплее, чем у покрытых снегом холмов! Девушка уже расстегнула тулупчик и с удовольствием сняла бы, да только нести его потом было бы неудобно. Отсветы пламени стали видны, только когда Ромашка, поднырнув под плиту, увидела в открывшемся просвете лагерь. Согнувшись, девушка прошла под бетонным блоком, под металлической трубой какого-то упавшего аттракциона и оказалась на территории городского центрального парка.
Темные силуэты изуродованных стен - не выше третьего этажа, подсвеченные пламенем костров, вырисовывались на фоне еще не успевшего почернеть неба. На расчищенной площадке - некогда самом центре городского парка - пылали костры. Сердце Ромашки кувыркнулось и замерло - теперь девушка внимательно разглядывала людей, которые до того сидели, глядя на пламя, а теперь поднимались навстречу роднянскому отряду. И вот на фоне отсветов Ромашка увидела огромную широкоплечую фигуру Тура. Рядом с Туром у костра сидел на присядках человек, куда более худощавый, с длинными, собранными на затылке ремешком волосами. Он обернулся и, как и все, смотрел на подходивших людей. Лица его Ромашка не видела - только силуэт, но знала - Мирослав ее хорошо видит, и смотрит неотрывно, как и Тур. Тур первым пошел ей на встречу, Мирослав же выпрямился, сделал несколько шагов и остановился.
Огромные руки названного брата сжали Ромашку так, что девушке показалось - вот-вот хрустнут ребра. Она подняла голову, посмотрела на круглое лицо с рыжей бородой и яркими голубыми глазами - глаза эти под взглядом Ромашки погрустнели. Тур глянул на Сивера и нехотя произнес:
– Спасибо, что приглядел…
– Не за что, - буркнул Сивер и пошел к своим, оставив Ромашку с братом.
Туру и в этот раз повезло: его не ранили, а, по словам самого богатыря, лишь поцарапали слегка. Ромашка не заметила на нем повязок и вздохнула с облегчением. Тур спросил, не обижали ли ее, на что девушка лишь покачала головой и пошла вместе с ним к костру.
Мирослав ждал, пока они подойдут, и теперь Ромашка уже различала его лицо, светлые глаза, с беспокойством и как-то вопросительно на нее смотревшие. А остановившись в двух шагах, видела и глубокую царапину, пересекавшую лицо - через лоб, левую бровь и скулу, и повязку, что угадывалась под разорванной на боку рубахой. Но стоял Мирослав твердо, вглядывался в ее лицо и молчал. Ромашка поняла почему - он мог бы попросить у нее прощения за все то, что предстало сегодня перед ее глазами, за разрушенный город, за тысячи лишившихся родного крова людей, за… за то, в чем Мирослав почему-то ощущал свою вину, но слов подходящих для этого не нашел. А Ромашка-то его не винила. Она постаралась объяснить ему это: улыбнулась слабо - с трудом далась ей эта улыбка, головой качнула, а вот сказать ничего не смогла. Тур смотрел на них с легким недоумением, но Мирослав понял и протянул ей руки, ладонями вверх. Ромашка положила на эти ладони свои, и с непонятным удивлением смотрела, как длинные пальцы гладят ее кисти. Потом Мирослав нехотя разжал пальцы, и руки Ромашки соскользнули с его ладоней. Девушка подняла глаза и смотрела на покрывающую подбородок Мирослава светлую щетину. Он улыбнулся уголком губ, поднял руку, провел по подбородку, поморщился.
– Я тетю твою видел. Она с семьей уже уехала в приморье, - сказал он.
Девушка кивнула.
– Сивер сказал?
"Показал" - поправила про себя Ромашка, но вслух ничего не произнесла, опять кивнула.
– Хорошо. Я не успел попросить его передать тебе весточку, но был почти уверен, что Сивер обязательно тебе покажет или расскажет. Обмолвился при нем, что это твоя родственница.
Он вдруг нахмурился и погрустнел, потом сказал тихо:
– Да только свидеться вам нескоро получится. Мы с Туром в ближайшее время в приморский город вряд ли поедем, а одну тебя я не отпущу.
Он замолчал, последние слова словно повисли в воздухе. "Я не отпущу" - и Тур, и Мирослав - оба подумали, что такая фраза может быть произнесена либо отцом, либо братом, либо мужем… ну, хотя бы женихом. Только Ромашка этого не заметила - покровительственное отношение Мирослава было для нее естественно - еще в городе он взялся защищать ее, да и теперь чувствовал свою ответственность за девушку. Она только наклонила голову в ответ на его фразу. Мирослав долго смотрел на нее, потом на Тура глянул - тот ответил другу таким же беспокойным взглядом. Оба поняли, что с девушкой что-то не так, и хотя все было вполне объяснимо пережитым ею шоком, волновались. Да только все равно пришлось им оставить Ромашку ненадолго одну у костра - надо было ставить шатры, разворачивать шкуры, подвешивать над кострами широкие котлы. Пока все были заняты, Ромашка неподвижно сидела, глядя на пламя - на город ей сейчас смотреть не хотелось, да ведь и темно было - все равно не видно ничего. Ромашка уселась перед костром, обхватила коленки и смотрела, смотрела… усталые глаза отчего-то не спешили закрываться, спать Ромашке не хотелось, хотя пляска огня и уютный треск словно стремились укачать, убаюкать.
Мирослав и Тур почти одновременно опустились по разные стороны от Ромашки. Девушка не сразу их заметила, обернулась лишь, когда позвал ее Мирослав:
– Ромашка!…
На лице его плясали рыжеватые блики огня, огонь же отражался и в светлых глазах. В эти глаза Ромашка могла смотреть бесконечно, как на быстро бегущую воду Родны или на танец языков пламени костра. Она и смотрела… смотрела, пока усталость не взяла свое и не стала отяжелять ей веки. Девушка вздохнула, опустила глаза и не заметила, как бросил Мирослав тревожный взгляд на ее брата. Тур подвинулся ближе к сестре и обнял ее, а Ромашка положила голову ему на плечо - сегодня девушка встала рано, и теперь ей очень хотелось спать.