Городская Ромашка
Шрифт:
Мирослав, чуть поколебавшись, нагнулся и положил на пол возле лавки свою дорожную сумку.
– Иди сюда, сынок, садись, садись, Мирославушка мой, - мать подхватила его под локоть и подвела к столу.
– Вояр, и ты садись. Чего стоишь?
Поставив перед Мирославом полную миску борща, Любима и сама опустилась на лавку, напротив сына, глядя счастливыми глазами на его такое родное и любимое лицо. Воевода медленно подошел к столу и сел. Мирослав снова посмотрел на отца и, опустив глаза, нахмурился. Он действительно был голоден, и аромат материной стряпни будоражил аппетит, да только под грозным взглядом отца кусок в горло не лез. Но маму расстраивать не хотелось, поэтому Мирослав
Вояр смотрел на сына, чувствуя легкое раздражение от того, что Мирослав, несмотря на явно заметную неловкость, все так же делает вид, будто не видит направленного на него взгляда отца, все так же спокойно ведет себя, будто бы кроме Любимы и нет никого в горнице. Хотя с отцом и поздоровался, как положено.
Воевода уже давно не находил с сыном общего языка - с того самого момента, как Мирослав выступил на Совете против уничтожения городов. Да и, правду сказать, не особенно-то старался Вояр понять мотивы его странного поступка. Кому, как не Мирославу, первому сделать шаг навстречу, понять и принять точку зрения отца? "Я понимаю, отец, просто я думаю, что должен быть и другой выход". Наивно. По-мальчишески наивно и глупо. Тогда воевода очень рассердился на сына и подробно объяснил ему, почему подобные рассуждения не только неправильны, но еще и опасны. После того, как вернулся последний из добровольцев и огласил на Совете, что города готовятся к войне, Мирослав сказал: "Ты был прав, отец". Слишком поздно он это признал, слишком поздно - Вояр уже знал, что из его сына никогда не получится настоящего воина. "Ты был прав, отец. Теперь у нас действительно нет другого выхода"…
Битва у Долины Ручьев могла бы многое расставить по местам, но этого не случилось. Воевода не знал, что произошло с его сыном, он не видел его во время боя, да и позже не мог понять, почему Мирослав с легкими на первый взгляд ранениями несколько дней пролежал пластом, не имея сил на то, чтобы подняться. Воевода случайно зашел в гостевой дом, где находились раненые, когда мать Тура с Сивером спасали жизнь его сына. Тогда-то Сивер и рассказал Вояру о том, что произошло во время битвы. Но, что бы не услышал воевода на рассвете, стоя над почти безжизненным телом Мирослава, сказанных им сыну накануне слов уже не воротишь, а слова были резкие, хотя с оглядкой на присутствие посторонних воевода Вояр и не сказал все, что думал. В первый же вечер после возвращения в Вестовое Мирослав напрямую спросил: "Скажи, отец, ты считаешь меня трусом?"
С того вечера они с Мирославом почти не разговаривали. Сыновнюю почтительность никто не отменял, и Мирослав по-прежнему оставался предельно учтив, но спокойная вежливость его порою казалась Вояру верхом двуличия: то, что Мирослав действительно считает себя не вправе сердиться на отца или обижаться на него, воеводе почему-то и в голову не приходило. И потому, даже после рассказанного Сивером, воевода так и не смог пересмотреть своего отношения к собственному сыну. К тому же Мирослав постоянно предоставлял отцу новые поводы для недовольства: взять, хотя бы, эту его дружбу с городской девчонкой Ромашкой. "Уж не жениться ли он на ней собрался?
– в который раз спрашивал себя Вояр, замечая сына в обществе этой девушки.
– С него станется…" А когда та самая Ромашка пошла следом за войском? Этот поступок сам по себе, безусловно, заслуживал всяческого осуждения, да ко всему прочему воевода знал, что на самом деле Ромашка пошла за его сыном. И это снова характеризовало и ее, и Мирослава не с самой лучшей стороны.
Мирослав скоро заметил, что его мать то и дело тревожно поглядывает на отца. "Вояр,
– Ну, рассказывай, сынок, рассказывай, - попросила Любима. Она, ясное дело, чувствовала, как нарастает напряжение между мужем и сыном, сидящими друг напротив друга за столом, и старалась как-то разрядить обстановку. Да только говорить Мирославу отчего-то не хотелось.
– Мне и рассказать нечего, мама, - ответил он.
– Мы разгребали склады, потом перекапывали землю, садили деревья. Вот и все.
– А нам говорили, что городские украли у вас оружие и напали, - покачала головой Любима.
– Было такое. Но это всего несколько человек. Остальные, наоборот, помогали нам.
– Да как же, - проворчал воевода, потом добавил громко.
– От городских только и стоит ждать ножа в спину.
– Это не так, - мягко ответил Мирослав.
– Среди горожан много хороших людей. Еще в то время, когда я жил в городе, они очень помогли нам с Ромашкой.
– Ну вот, опять, - недовольно произнес воевода. Ему было неприятно даже слышать имя городской девчонки. Но прежде, чем Мирослав успел хоть что-то возразить, Любима вмешалась, попыталась перевести разговор на нейтральную тему.
– А у нас тут все по-старому. Да, я-то недавно, дней пять назад, к тетушке твоей ездила, к Дарине - у нее двойня родилась. Девочки две. До чего пригожие, обе на одно лицо, и обе в матушку. А старший сын ее вроде как жениться надумал, девку себе нашел красивую да работящую. Дарина говорит - рукодельница знатная. Она и сама рада, что сынок себе такую женку выбрал. Что еще нового? К посевной вот готовимся. Хорошо, что ты вернулся, сынок, вовремя.
Любима замолчала, посмотрела на хмурое лицо сына.
– Ты устал, поди, - заволновалась она.
– Может, отдохнешь, поспишь немного?
– Нет, мама. Спасибо. Я не устал.
Он все еще сидел за столом. Чувствовал - не хочет мать его пока от себя отпускать. Соскучилась ведь - почитай, полгода сына не видела, ну или около того. Глядит - не наглядится. И причитает тихонько, едва слышно, заботливым, материнским взглядом ощупывая его осунувшееся лицо и худощавую фигуру. Молоко перед ним поставила - парное, с первыми петухами надоенное - специально, для сыночка любимого. Мирослав сделал глоток из кружки и вытер губы - тяжелый взгляд отца не давал покоя.
– А Людмила, соседки нашей дочка, заходила давеча, о тебе спрашивала, - вдруг, словно вспомнив о чем-то, сказала мать.
– Она-то едва ли не каждый день узнавала, нет ли новостей. Я ей сказала, что старейшина велел вас сегодня ждать, так что, может, зайдет поздороваться.
Мирослав кивнул, скорее в знак того, что услышал, но матери того показалось мало.
– Хорошая девушка эта Людмила, добрая, заботливая, да рукодельница какая. Ты подумай, Мирослав, подумай. Может, и посватаешься…
Ответить Мирослав не успел.
– Да не будет он думать, - раздался голос отца.
– Видала же, с кем он ходит по вечерам? С городской девчонкой, которую летом с собой привел. Может, ты еще и посвататься к ней решил, да жениться без родительского благословения? Да только вряд ли теперь это у тебя получится.
Метнув взгляд на отца, Мирослав снова посмотрел на мать. Та покачала головой, вздохнула и произнесла:
– Не дождалась тебя Ромашка.
Парное молоко в кружке медленно остывало, а пальцы Мирослава все еще охватывали обожженную глину с разноцветным узором по ободку. Под пристальным взглядом сына Любима поспешно объяснила: