Городской романс

Ишукова Татьяна Леонидовна

Воробей

— «Жить, жить хочу! — кричал он. — Жить!» Как будто жалуясь прохожим, что он, привязанный на нить, к ночи совсем замерзнуть может. Я в руки взял его. Он смолк и сжался весь, дрожа от страха. Легонько срезав с лапки шелк, я сунул пташку под рубаху. А дома высадил на стол и дверь закрыл на ключ от кошки, под воду баночку нашел и перед ним рассыпал крошки… Замерз, бедняжка? Клюй же!.. Но он расплескал небрежно воду и

грудью стукнулся в окно: — «Жив! Жив! Свободу мне, свободу!»

Света

Здравствуй, здравствуй, Здравствуй, Света — Светло-русая краса! Дремлет солнечное лето Не в твоих ли волосах? Ты не бойся, я хороший! И виной тому не я, Что средь жизненных дорожек Повстречалась мне твоя. Повстречалась, да не просто — Прямо по сердцу прошла… Будь я чуть повыше ростом, Лучше б парня не нашла. Я с такой братвою дружен — Не сшибешь любой пургой! Может, я тебе не нужен? Может, нравится другой? Может, зря все это? Что же… И такое может стать, Среди жизненных дорожек Очень просто заплутать. В людях проще заблудиться… Но, судьбу свою кляня, — Если плохо будет житься — Вспомнишь, Светка, про меня!

Салисе Гараева

* * *

Не вместе мы с тобою и не врозь. Не вместе, как бы сильно ни любили. Не врозь, хотя нам не уйти из гнезд, Что мы с другими в молодости свили. Мое окно осенний дождь сечет, Твое — заносит снежною крупою, Две дольки яблока еще не плод. А только дольки, как и мы с тобою. И лишь мечты обманчивая вязь Сведет пути у одного порога, Высоким светом увлекая нас, Одна любовь идет по двум дорогам Перевод А. Турусовой

* * *

Золотая моя! Шесть твоих сорванцов В шесть сторон по стране разлетелись. У любви твоей шесть согревались птенцов, Шесть сердец от нее загорелись. Мы — цветы твои, мама. И в каждом из нас Мед добра — все твое сбереженье. Белый домик твой, мама, светлей каждый час, Все сильнее его притяженье. Перевод М. Аввакумовой

Николай Година

* * *

Это красное на синем Ни о чем не говорит. Просто кажется осинам, Что листва на них горит. Ветер яблоками сладко Подышал из-за дерев. Растворился без осадка Пьяный, в кущах задурев. Капли, время понимая, Застучали не к добру. Дождь, который снился маю, Не приснился сентябрю. От луны осталась долька, Вот и дольки нет уже. От тебя осталась только Осень тихая в душе.

Гора

…Возмешь, бывало этот пик, Чуть схожий с обелиском, — Тебе покажется на миг: До неба близко-близко! Поднимешь руку — облака Упругие повиснут Сожмешь кулак — из кулака В лицо дождинки брызнут. А в тихий час, когда закат Восходом станет где-то, Дурачась, шалый звездопад Зажжет в тебе поэта. Туда, где мир шумлив и прост, Сойдешь крылатым будто, Неся в глазах соцветье звезд, Чтоб подарить кому-то.

* * *

Здесь, у воды, такая тишина, Такая глушь, безмолвие такое, Что, кажется, воочию видна Во всем перенасыщенность покоя. Затянут белым поясом берез, Синеет пруд глубинами прохлады. А мы с тобой взволнованы до слез, А мы с тобою несказанно рады. Уставшие от города вдвойне, Отвыкшие от запаха и цвета… Сидим в траве, запоминая лето Подробно, как разведчик на войне.

Анатолий Головин

* * *

Стремит куда-то, хороводит озер гулливая волна. Зовет меня, опять уводит в рассвет родная сторона, туда, где птичий щелк не рвется и в чащах сумрак голубой. Где не болотца и колодцы, а родники с живой водой. И хорошо, что есть дорога, отвага. И мечта жива… Что в тишине дремучей лога растет волшебная трава.

В Суздале

«ИЛ» громыхнул над куполами, И вздрогнула голубизна. За вековечными валами Молитвенная тишина. И златоглавье храмов русских — Души непостижимый взлет — Из тьмы нашествий ханских, прусских Нетленной чистотой встает. И кажется, что снова рати Идут на приступ. Кони ржут. Но только Божьей благодати На стенах русичи не ждут. Пожары долы озарили, Из-под копыт клубится мгла… И вещие заговорили На звонницах колокола. Уж конников скуластых лица Мелькают у ворот святых… Сверкнули темные бойницы Очами пращуров моих.

Иван Картополов

* * *

От снега на земле белым-бело. Следы твои пургою замело. Пускай сковал мороз окошко льдом, Пусть непогожий день в разлуке прожит — Я знаю: ты опять придешь в мой дом. Следы твои напомнят вновь о том, Что счастье невидимкой быть не может.

* * *

Какие были дни! Какие ночи! Неважно — в шалаше ли, в терему. Там были не глаза — там были очи, Сияющие мне лишь одному. Там было не лицо, а Лик Любимой, В котором Богоматери черты, С пещерных дней В душе мужчин хранимый И украшавший храмы и щиты.