Горох в стенку (Юмористические рассказы, фельетоны)
Шрифт:
– Что с вами? - спрашиваю. - Почему плачете?
А он отвечает сквозь глухие рыданья:
– Опоздал. Тринадцать часов.
– Как, - говорю, - тринадцать часов, когда еще только половина двенадцатого?
А он плачет, разливается:
– Может, у других людей двенадцать с половиной, а у меня ровным счетом тринадцать, и не знаю, что с ними делать.
– Чего тринадцать?
– Да часов же! Часов! Тринадцать штук. Восемь будильников, четверо столовых да одни заграничные штампованные. Уже золотые до меня все расхватали. Опоздал.
– Так тебе, дураку, и надо, - сказал я. - Теперь тебе не на что и Новый год встретить. Сиди и рыдай.
И поспешил сюда.
Итак, дорогие товарищи и граждане, я очень рад встретить наступающий Новый год среди вас, умных людей, которые знают, что чем крепче и тверже рубль, тем лучше жить, тем скорее придем мы к счастливому будущему. С Новым годом, дорогие друзья! С новым счастьем!
1947
ЧАСТЬ III
СМЕРТЬ АНТАНТЫ
Антанта доживает последние дни.
Из газет
Антанта сидела на подушках в глубокой, но очень удобной фамильной калоше и умирала.
Возле нее шептались доктора:
– Острое малокровие и воспаление Рурской области.
– Положение серьезное.
– Позвольте, коллега! Совершенно наоборот. Сильная форма конференции с легкой примесью разжижения финансов.
– Гм!
– Что касается меня, то я думаю, что у пациентки английская болезнь.
– Не может этого быть! Английская болезнь - детская болезнь. А пациентка - особа пожилая.
– Вот-вот! Значит, впала уже в детство.
– По-моему, у больной французская болезнь.
– А также испанка.
– Скорее, турчанка...
– Во всяком случае, сильные приступы социализма налицо.
– Вы хотели сказать - на лице?
– И на лице. Тоже. Ссадины порядочные.
– Коллеги, обратите внимание: болезненное сужение... проливов и вывих Моссула.
– Ерунда! Мы имеем дело с чисто психическим заболеванием.
– Вы думаете?
– Уверен. У больной опасная мания.
– Именно?
– Мания величия.
– Ну, это не так опасно. Я думаю, что у нее есть другая мания, более серьезная.
– Какая?
– Гер-мания.
– Что вы говорите?
– Ну да. Больная все время бредит углем.
– Это плохой симптом.
Бедные и богатые родственники, разбившись на группы, тихо совещались по углам.
– Наследство?
– Гро-мад-ное.
– Что вы говорите?
– Одних... долгов сколько!..
– А кто же... будет платить, если старуха протянет ноги?
– Как вы выражаетесь! Стыдитесь!
– А черт с ней! Чего стесняться! Никто не слышит. Вы лучше скажите, кто будет платить долги?
– Естественно кто: родственники.
– Да? Вы думаете? Ну, я пошел, мне пора. Я и так на десять минут опоздал. Бегу, бегу!
– До свидания. Впрочем, я тоже... опоздал. Бегу.
Родственники бросились бежать, как крысы с тонущего корабля.
– Тише! У больной падает...
– Пульс?
– Нет, франк.
– Дайте зеркало. Что, никого нет? Все сбежали? Ну и родственнички!
– Ну что ж! Вечная ей, как говорится, память! Спи с миром, дорогая собак... То есть, что это я говорю?.. Тетя.
* * *
А с улицы доносилось пение "Интернационала".
Это синеблузые кредиторы грозно надвигались в дверь, сжимая в руках неоплаченные счета.
Счета за войну, за рурский уголь, за врангелевскую авантюру, за расстрелянных коммунистов и еще за многое другое.
Лица у них были беспощадны.
1923
НЕЦЕНЗУРНАЯ ТЕРЕЗА
Официально в Италии цензуры нет, но на самом деле, негласно, она существует; особенно свирепствует цензура в области социалистической прессы. Когда появились рабочие газеты с цензурными лысинами, рабочие увидели, что цензура есть, и стали волноваться. Цензура заявила газетам, чтобы цензурные лысины заполнялись чем угодно, лишь бы в газетах не было пробелов. Редакторы газет заявили, что все цензурные пропуски будут заполняться народной песенкой о Терезе.
Из газет
Главный цензор итальянского управления по делам печати развернул утренние рабочие газеты и немедленно схватился за лысую голову:
– О, санта Мария! Эта лысина доведет меня до могилы! Позвать сюда секретаря!
Вошел секретарь.
– Синьор Макарони! Лысина. Опять лысина! Ради бога... Вы не знаете средства против лысины?
Секретарь искоса взглянул на цензорский череп и, самодовольно погладив свою пышную итальянскую прическу, сказал, нежно изгибаясь:
– О синьор! Что может быть проще: последнее американское патентованное средство для ращения волос "Жуликоль". При регулярном втирании три раза в день в течение двух месяцев самый упорный бильярдный шар обрастает пышной шевелюрой. Большой флакон - пять лир, два флакона, - десять лир, три пятнадцать, четыре...
Главный цензор вспылил:
– Довольно! Прекратите эти лирические излияния! Я никому не позволю издеваться над моей честной лысиной! Не в ней дело! В газетах лысина. Вот, поглядите. Что делать?
Секретарь изогнулся еще ниже:
– Слушаю-с, синьор! Сейчас мы это все уладим.
Через полчаса в редакцию рабочей газеты была отправлена официальная бумажка. Составлена она была коротко, ясно и твердо:
"Впредь ликвидировать всякие лысины. Печатайте на месте цензурных выпусков что угодно. Хотя бы песенку о Терезе. Но чтобы ни одного пробела! Мы вам покажем коммунистическую пропаганду! Закроем в два счета".