Горы и оружие
Шрифт:
— Что поделаешь, такая сумма денег, — сказал он извиняющимся тоном.
— Это не за деньгами охота, а вот за кем, — и Кэти сердито указала на мужа.
— Нет, нет, — сказал Аббекр, усаживая их в гудящий дизелем «мерседес» и заверяя Кэти, что пусть курды и слишком дерзки, слишком шумливы, слишком старозаветны, но они не душегубы. И Аббекр деликатно помахал им вслед кончиками пухлых пальцев, словно демонстрируя, сколь мягкими могут быть курды.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В Тегеране, под низким потолком своей гостиной, в старом скрипучем доме среди сада, обнесенного высоким глиняным дувалом и полного сухих листьев, сухих цикламенов, пыльных бугенвиллей, роз, эвкалиптов, узких арыков, — в Тегеране они попытались достичь какого-то согласия, которое позволило бы им пройти сквозь эту передрягу без разрыва.
— А как ты объявишь Джамалю Джанабу, что уходишь от них и связываешь свою судьбу с курдами? — сурово спросила Кэти.
Джамаль заведовал отделом изысканий и залежей — тем отделом Иранской национальной нефтяной компании, в котором работал Мак-Грегор.
— Не знаю, что ему сказать, — признался Мак-Грегор.
Сидя в гостиной дома, где он родился и вырос, где отовсюду на него тысячелико глядела Персия, Мак-Грегор пожалел, что с ними нет сейчас дочери или сына, — не потому лишь, что соскучился по ним, но и потому, что при детях Кэти была бы с ним не так строга.
— Тебе неизбежно придется солгать Джамалю, — продолжала она безжалостно.
— Солги я — и он тут же распознает ложь, — сказал Мак-Грегор.
— А что же тебе остается — ведь ты поклялся курдам хранить тайну.
— Ну не сердись, Кэт, — мягко успокаивая, подошел он к ней. — Я не стану обманывать Джамаля, старого нашего друга.
— Он столько лет защищал и ограждал тебя.
— Знаю, — вздохнул Мак-Грегор, пропуская сквозь пальцы ее стриженые волосы, а мыслью уходя куда-то далеко. — Жаль все-таки, что ты остриглась. Стала похожа на своего брата.
Он с удивлением увидел, что глаза ее наполнились слезами. Она отстранилась, сказала:
— Оставь свои нежности. Ты просто хочешь уклониться от неприятной темы.
— Ты права, — сказал он, отходя.
Днем у Джамаля Джанаба он постарался обойтись без лжи. Джамаль — толстый, пухлощекий, встревоженного вида перс — своим обостренно-нервным чутьем тотчас угадал, что Мак-Грегор хочет и не решается сказать что-то важное. Выйдя из «геологоразведочной», где Мак-Грегор показывал Джамалю схемы четырех скважин из намеченных к бурению в курдских районах, они поднялись на верх стеклянной коробки — здания ИННК, в кабинет Джамаля. Сели с краю длинного стола, за которым вот уже пять лет проводили свои еженедельные совещания, и Мак-Грегор, сняв очки, сказал просто:
— Хочу на время уехать в Европу, Джамаль.
От удивления у Джамаля отвисла мясистая челюсть.
— Дорогой мой, — произнес он. — Прямо сейчас и уехать?
— Я знаю, следовало предупредить заблаговременно, — продолжал Мак-Грегор, — но решение я принял только после приезда Кэти.
— А-а, дети… — с надеждой в голосе сказал Джамаль. — Детям потребовалось твое присутствие.
Сам Джамаль был нежный семьянин. У него было двое упитанных сынишек и пухлая дочурка с голубыми — от дурного глаза — перстеньками на пальцах, кудрявая, с пухлыми ножками. Джамалю приятно было обнаруживать ту же семейную нежную струнку у своих друзей. Ведь в этом же и радость дружбы!
— Нет, дело не в детях, — сказал Мак-Грегор. — Просто хочу на время уехать.
— Надолго?
— На полгода. Быть может, на дольше.
— Неужели!.. — Джамаль встал, подошел к окну за спиной у Мак-Грегора, бросил нервный взгляд на улицу сквозь пластиковые рейки жалюзи. Затем уставился на рисунки дочери, изображающие женщин в чадрах и прикрепленные к листьям большого каучуконоса в кадке. — Полгода, — повторил он. — Значит, дело серьезное.
Мак-Грегор сидел, не оглядываясь на Джамаля.
— Возможно, будет даже лучше, если я уволюсь, — сказал он.
— Но зачем? — воздел обе руки Джамаль. — Зачем, во имя аллаха, тебе увольняться? По какой причине?
— Ну скажем, по причине конфликта убеждений, — сказал Мак-Грегор помедлив.
— Опять политика? — проговорил Джамаль упавшим голосом. — О господи…
В тот раз, когда Мак-Грегора вторично подвергли домашнему аресту, Джамаль был на год брошен в тюрьму. Иранские нефтепромыслы были тогда денационализированы, возвращены иностранцам, и те позаботились о том, чтобы все ярые поборники национализации были упрятаны за решетку. И теперь прежний пыл и неподдельное мужество Джамаля были укрыты глубоко под панцирем презрения к политике, и, зная это, Мак-Грегор не пытался взломать защитный панцирь. Но он понимал, что без объяснений не обойтись.
— Чего мы, собственно, хотели в молодости, Джамаль? — спросил он.
— К чему напоминать! — Джамаль сжал руки в мусульманском жесте омовения, похрустел толстыми пальцами. — Хотели революции, освобождения, социализма, национальных прав. Зачем спрашиваешь?
— Затем, что, мне кажется, слишком рано мы ослабли духом.
— Ну зачем такое говорить? — воскликнул Джамаль. — Как-никак мы отстояли кое-что. Отстояли вот это… (Они отстояли Иранскую национальную нефтяную компанию — менее трети иранских нефтяных ресурсов.)
— Но ты взгляни. — И уже Мак-Грегор вскинул руки, указал на стеклянные стены, окружавшие их. — Разве в этом была суть наших устремлений?
— Борьба еще не кончена, — не уступал Джамаль.
— Вот именно, не кончена.
Джамаль понял.
— В таком случае я не хочу и знать, зачем ты едешь в Европу. И не говори мне.
— Не сердись, Джамаль.
Джамаль подошел к своему тикового дерева столу, выдвинул ящик и взял оттуда листок бумаги, покрытый машинописной вязью.