Шрифт:
Предуведомление
(от переводчика)
Мне не удалось найти никаких сведений о первом переводе «Гор морей и гигантов» на русский язык, кроме упоминания этой книги в статье П. Винокурова «О некоторых методах вражеской работы в печати» (из сборника «О методах и приемах иностранных разведывательных органов и их троцкистско-бухаринской агентуры», выпущенного Партиздатом ЦК ВКП (б) в 1937 г.), которое я процитирую целиком:
Иногда враждебные теории и теорийки протаскиваются в печать под прикрытием романтики и «научной» фантастики. Ленинградское отделение Госиздата выпустило роман-утопию А. Деблина «Горы, моря и гиганты». События развертываются в XXIII–XXVII столетиях, но, судя по всему, автор трактует вопросы сегодняшнего дня. Построенная на основе фашистской, реакционной, шпенглеровской теории о неизбежности катастрофической
Судя по всему, тираж книги был очень тщательно уничтожен.
Я с благодарностью посвящаю свою работу первому русскому переводчику этого романа.
Фолькер Клотц
«Горы моря и гиганты» Альфреда Дёблина[1]
Трудно представить, чтобы роман этот оставил равнодушным кого-нибудь, кто хотя бы ненадолго в него заглянул. Он заманивает и отталкивает, захватывает и изнуряет, окрыляет и внушает отвращение, но, думаю, холодно к нему относиться нельзя. Чтобы почувствовать его уникальные достоинства, сперва было бы полезно признаться себе, что он труден для восприятия, и попытаться понять, в чем эти трудности состоят.
Барьеры, мешающие чтению
Несомненно, роман этот — чудовище. Так просто он читателя к себе не подпустит, потому что не только называется «Горы моря и гиганты», но именно о них и рассказывает. А кто из наших современников, обожающих романы, готов вот так, с места в карьер, переместиться в мир гор, морей и гигантов? Такие романные герои, кажется, к нам с вами никакого отношения не имеют. Они не могут — понятным для нас образом — ни действовать и страдать, ни мыслить и чувствовать. Они отталкивают человека, который, принимаясь за чтение, хотел бы некоторое время пожить рядом с родственным ему существом, — отталкивают хотя бы уже своим превосходящим всякую меру колоссальным форматом.
Формат этот взрывает все системы координат, в которые мы вжились — и, соответственно, вчитались. Речь не о том, что мы хотим иметь дело только с заурядными мужчинами и женщинами, живущими в заурядных обстоятельствах. Но все же мы привыкли к личностям, событиям и обстоятельствам, в которых, как бы они ни были далеки от заурядности, угадываются черты человеческого облика, окружающей человека среды, присущих человеку видов деятельности. Если эти привычные ожидания окажутся обманутыми, с нами может получиться то же, что с маленьким ребенком, впервые попавшим в зоопарк: обыкновенные курицы интересуют его больше, чем необыкновенный слон, потому что гигантскую серую слоновью тушу он вообще не воспринимает как живое существо.
Такого рода опасения Дёблин начисто игнорирует. Он обескураживает читателя, сбивает его с толку своими сверх-масштабными картинами и образами: степной пожар, фронт которого по протяженности равен Уральским горам, движется на Запад. Люди взрывают главные вулканы Исландии, чтобы сохранить энергию их жара и потом использовать ее в другом месте. Они размораживают Гренландию, вследствие чего похожие на драконов чудища мелового периода оживают… и опустошают Европу. Изготавливаются маслянистые облака, по которым можно ходить и ездить и которыми перекрывают целый континент. Путем скрещивания человеческих тел, деревьев и кристаллов ученые выводят расу огромных людей-башен. Участники экспедиции опускают в морские глубины невидимые стены, что позволяет целой эскадре кораблей обосноваться на дне моря, словно на лугу. Итак, именно безмерность романа Дёблина отпугивает читателя, мешает ему в этот роман вчувствоваться. То, что здесь рассказывается — и как рассказывается, — ломает любую масштабную линейку, которую читатель находит в своей повседневности и хотел бы приложить к книге. Временная шкала собственной его, читателя, биографии не приложима к романному действию, охватывающему много столетий. Так же и пространственный опыт отдельного человека ничтожен в сопоставлении с местом действия, распространяющимся на несколько континентов. А поскольку то, что описывается в романе, никогда в таком виде не происходило и лишь гипотетически может произойти в каком-то очень отдаленном будущем, читателю не удается применить — без специальной «приладки» — ни масштаб современных ему общественных событий, ни масштаб событий, о которых он знает из истории.
Но разве не так же обстоит дело со знаменитым романом Свифта, который сразу был восторженно принят читателями и привлекает их до сих нор? Ведь и читатель свифтовского романа должен вместе с Гулливером знакомиться со странными существами и зонами — странными уже в смысле их пропорций, противоречащих привычным представлениям. Он, читатель, должен перенестись в королевство карликов и потом — в королевство великанов; должен приобрести опыт проживания на летающем острове ученых, Лапуте, и столкнуться с перевернутым миром страны благородных лошадей, которым прислуживают люди-варвары.
Конечно, и Свифт, и Дёблин — оба они — показывают читателю безмерно большое и безмерно малое, безмерно странное и вывернутое наизнанку. Но делают они это — если иметь в виду два решающих момента — по-разному. Во-первых, Свифт создает сатирическую модель. Используя увеличивающую оптику Лилипутии или уменьшающую оптику Бробдингнега (страны великанов), он заставляет своих современников яснее увидеть их собственные жизненные обстоятельства. Удаление от дома и изменение соотношения величин здесь как раз не заводят читателя в чуждую ему сферу. А побуждают его пристальнее взглянуть на привычную домашнюю ситуацию. Во-вторых, читатель Свифта, совершая «Путешествия в некоторые отдаленные страны света»[2], может полагаться на Гулливера как на своего гида. Гулливер ведет его по трудным для продвижения землям; смотрит, и слушает, и удивляется за него; переводит те чуждые впечатления, в которых читатель мог бы запутаться, на язык привычных представлений. Читатель же Дёблина, оставленный в одиночестве и сознающий свою ничтожность, вынужден сам искать дорогу в непроходимых дебрях будущих времен и пространств. То, с чем он сталкивается на чужбине этого романа, — отнюдь не переодетая в сатирический наряд родина. В сверхъестественно-огромных горах, морях и гигантах с их сверхъестественными побуждениями он не угадывает остраненную повседневность. Наоборот. Дёблин подчеркивает их — гор, морей и гигантов — неслыханное своеобразие и самоуправство. Он не сковывает это безмерно-чуждое ни удобной сатирической программой, ни персонажем-проводником наподобие Гулливера.
Отказ от того и другого соответствует задаче, которую поставил перед собой автор, и по-своему вполне логичен. Ведь описанный в романе безграничный процесс уже не был бы непредсказуемым, если бы его ограничивал предсказуемый угол зрения обычного романного персонажа. Читателю, соответственно, отказывают в важнейшей услуге, связанной с существованием внутри текста обычной, легко идентифицируемой точки зрения. А именно: в услуге эпического трансформатора. То есть в наличии такого субъективного современного сознания, которое преобразовало бы чудовищное напряжение, возникающее в поле взаимодействия между горами, морями и гигантами, в умеренное напряжение, в электрический ток, пригодный для домашнего употребления (читателем). Но ведь Дёблин хочет именно этого: чтобы читатель, ничем не подстрахованный — без какой-либо буферной посредующей инстанции, — испытал на себе воздействие высокого напряжения.
Тема без сюжета
Несмотря на свою безмерность, роман не распадается, не превращается в хаотичное нагромождение бесформенных повествовательных фрагментов. Он обладает внутренней связностью, и эта связность легко в нем распознается. Но только связывает его не пронизывающая весь текст цепочка тесно пригнанных друг к другу событий, как бывает в обычном романе. То есть: его не связывают ни биографии главных персонажей, ни последовательность поколений одной семьи, ни опасные этапы странствия нескольких искателей приключений. Взаимоотношения между несколькими, немногими персонажами становятся несущественными там, где читателю приходится в семимильных сапогах пересекать континенты и столетия, забредая порой в Совершенно-Небывалое.
Связность «Гор морей и гигантов» обеспечивается не сюжетом, но темой. Если попытаться свести тему к общей формуле, она будет звучать так: «Человек и природа». Дёблину тема нужна прежде всего в таком виде, как почти ничего не говорящая обобщающая фраза, — чтобы пронизать ею и сбить в одно целое центростремительные части его буйно разрастающегося повествовательного материала. Но поскольку Дёблин хочет подчинить этой теме все части, сохранив вместе с тем своеобразие каждой, ему неизбежно приходится дифференцировать и саму тему. Всякий раз — в зависимости от того, на каком материале развертывается — она предстает в новом обличье. И обретает, так сказать, новую валентность. Одно дело, когда целые эскадры первопроходцев отправляются в Исландию, чтобы отобрать у природы — у исландских вулканов — неисчерпаемые запасы энергии; другое — когда у выродившихся горожан из-за искусственной пищи и отсутствия физической активности начинают атрофироваться какие-то части организма; третье — когда естествоиспытатель и политик Мардук в ходе биологического эксперимента уничтожает своих противников: они оказываются раздавленными непомерно разрастающимися, срастающимися между собой деревьями; четвертое — когда одержимая любовью Марион, не умея справиться с собственными влечениями, выбрасывается из окна и разбивается насмерть.