Горы моря и гиганты
Шрифт:
Примечательно, что как раз дёблиновские персонажи, совершавшие свои чудодейственные деяния обдуманно и собственными силами, к такому счастью отнюдь не стремились и за него не боролись. Ироничность придуманной Дёблином романной концовки, похоже, заключается в том, что его герои обретают счастье именно в таком уголке природы и в такой местности, которые остались незатронутыми их сомнительными чудодейственными деяниями. А именно — в Южной Франции с ее фруктовыми деревьями, нерегулируемыми реками и буйно разрастающимися лесами. Только не очень ясные заключительные слова Кюлина, которые как будто бы должны примирить естественный образ жизни и преимущества технического прогресса, немного смягчают общее впечатление. А оно, это впечатление, сводится к тому, что здесь сказка вырождается в свою противоположность. В мысль о тщете всех человеческих усилий.
«Горы моря и гиганты» как гипер-сказка: этот способ прочтения, подсказанный самим текстом, шаг за шагом помог нам выявить не только сомнительные предпосылки такой «сказочности», но и несомненное своеобразие дёблиновского романа. Своеобразие это станет еще очевиднее, когда мы опробуем и другой, даже в большей мере напрашивающийся способ прочтения: «Горы моря и гиганты» как научная фантастика. На сей раз мы попытаемся сравнить роман Дёблина с одним из самых читаемых немецких романов этого жанра, «Атлантидой» Ханса Доминика[3]. Поскольку в «Атлантиде» не только обыгрываются мотивы, схожие с дёблиновскими, но она и вышла в свет почти одновременно с «Горами морями и гигантами»: в 1925 году. А значит, у обоих авторов был общий исторический опыт, исходя из которого они и набрасывали свои визионерские картины будущего.
Второй способ прочтения: научная фантастика: сравнение с «Атлантидой» Ханса Доминика
В отличие от «Гор морей и гигантов», «Атлантида» имеет сюжет, рассчитанный на внешнюю эффектность — даже, можно сказать, сенсационный. Действие романа разыгрывается лет через сто после нашего времени, а в пространственно-временном смысле охватывает примерно один год и половину Земного шара с Германией как идеологическим центром. Напряжение создают три тесно связанных между собой комплекса событий. Первый комплекс: посредством сверхмощного взрыва один богатый американец, преступник но натуре, вместе с Панамским каналом разрушает (ненамеренно) и морское дно. Грозящие последствия: изменение направления Гольфстрима и оледенение Европы. Катастрофу предотвращают три немца (они же в конце концов спасают мир от дальнейших происков американского негодяя): гамбургский крупный предприниматель Уленкорт (благородный человек, хорошо знающий свое дело); инженер Тредруп, обожающий пускаться во всякие авантюры; и действующий на заднем плане таинственный сверх-человек Йоханнес, которому с помощью каких-то технико-магических аппаратов удается вновь соединить разделившиеся континенты. Второй комплекс: в связи с упомянутой геологической катастрофой и ее успешным преодолением со дна океана поднимается давно затонувший континент Атлантида; он свободен для заселения (что важно прежде всего для жителей перенаселенной Германии). Император Черной Африки приказывает построить в Тимбукту гигантскую буровую установку, которая начинает добывать — с огромной глубины — карбид. В результате тамошние белые оказываются зависимыми от энергетической политики императора, что ставит под угрозу само их господство в Южной Африке. В то время как Америка создает для европейцев экономические и геологические трудности, Черная Африка действует им на нервы в идеологическом плане, поскольку хочет добиться равноправия рас. Но светловолосые герои романа справляются и с этим затруднением. Сперва — под тем патриотическим предлогом, что Черная Африка должна стать надежным убежищем для их соотечественников, которым грозит оледенение. Потом, когда этот предлог отпадает, ибо Гольфстрим возвращается в прежнее русло, они просто ссылаются на трагическое стечение обстоятельств. По поручению Уленкорта инженер Тредруп взрывает гигантскую буровую установку, созданную представителями чуждой расы, — не особенно тревожась из-за многочисленных человеческих жертв.
Хэппи-энд в этом романе реализуется на трех уровнях. На приватном: Уленкорт и Тредруп, чья жизнь проходит между подводными лодками, биржами и турбинными установками, успели еще и завоевать по любимой женщине — и теперь каждый приводит молодую жену к себе домой. На общественном: радостные переселенцы сходят с корабля на берег Атлантиды, которая еще совсем недавно таилась под водой, а теперь и политически, и экономически присоединена к их европейскому отечеству, что готов гарантировать концерн Уленкорта. И, наконец, на уровне мифа: сверх-человек Йоханнес — одинокий, как прежде; измученный, но вместе с тем и возвышенный совершенными им почти божественными деяниями — спешит в своем таинственном летательном аппарате навстречу Солнцу.
Сравнив, каким представляется будущее Доминику и Дёблину — одному на короткой, другому на длинной дистанции, — мы заметим некоторые совпадения. Оба автора описывают заметно усилившуюся концентрацию — во многих сферах. Государства объединяются в сообщества, распространяющиеся на пол-континента или на целый континент. Экономическая и политическая власть сосредотачивается в немногих центрах, опасных для соседей и навлекающих опасность на себя. Крупные технические, энергетические и колонизаторские начинания становятся более редкими, но тем более значимыми. Соответственно увеличивается и радиус их воздействия. Далее: в обоих романах действие достигает кульминации, когда люди отвоевывают у природной стихии — моря, льда — новый континент.
Далее: хотя в обоих романах люди и используют свои возросшие технические возможности крайне нечистоплотно, для собственной экспансионистской выгоды, они остаются на Земле. Даже устремляющийся к Солнцу летательный аппарат сверхчеловека Йоханнеса не нарушает свойственного этим романам геоцентризма. Люди, как гиганты, вступают в борьбу с необузданными элементарными силами земли, воды, огня. Однако воздушное пространство и даже далекие планеты остаются вне игры.
Концентрация власти, создание новой земли практически из ничего, ограничение попыток радикального вмешательства в окружающую среду пределами земного шара: эти общие для обоих романов мотивы обусловлены общим для их авторов — и читателей того времени — жизненным опытом. Хотя научная фантастика и пытается отрешиться от повседневных условий жизни, полностью оторваться от них она не может. Для двух авторов, о которых мы говорим, такая повседневность — это Германия середины двадцатых годов. Страна, где еще жива память о сражениях и о голоде времен Первой мировой (для побежденных имевшей тяжкие и длительные последствия). Страна, для которой характерны ускоренная монополизация банков и промышленности, империалистическое вмешательство иностранного капитала, кровавые политические и классовые битвы, инфляция, безработица и обнищание населения — по крайней мере, в больших городах. Общее впечатление от всего этого коротко можно сформулировать так: гнетущая теснота и беспощадная эксплуатация человека в перенаселенной стране. Подобные обстоятельства укрепляли позицию правых политических сил, одержимых идеей «крови и почвы»; сил, которые оплакивали потерю Германией колоний и выдвинули лозунг «Народ без пространства» (национал-патриотический роман Ханса Гримма[4] с таким названием вышел в свет в 1926 году). Лозунг оказался удачным. Он отражал пусть и не реальное положение дел, но тот распространенный ложный вывод, к которому приходили многие люди, оценивая сложившуюся ситуацию. И потому проник даже в научную фантастику, которая вообще-то нацелена на нечто совсем иное, нежели почвенническая архаика. Тем не менее лозунг этот, похоже, оказал не менее сильное воздействие на социалиста Дёблина, чем на провозвестника национал-социализма Доминика. Нас это изумляет и настораживает, но дело несколько прояснится, если мы вспомним еще об одном обстоятельстве, сближающем оба романа. А именно: в том и другом случае действия героев технизированного будущего, радикально превосходящие всё, что возможно сегодня, окутаны покровом мифологических представлений.
Тут, однако, впервые обнаруживается принципиальное различие между обоими авторами, которое скрывается и за другими моментами сходства. Там, где Дёблин привлекает мифический образец, он, сопоставляя ранний прообраз и позднее подражание, показывает историческое противоречие между ними. И таким образом внушает читателю мысль, что архаическое поведение основывается на иных предпосылках и приводит к иным результатам, нежели поведение человека, живущего в условиях промышленного капитализма, пусть в данном случае — в романе — домысленного и гиперболизированного.
Соответствие как противоречие: подобно Одиссею, хитроумный Делвил, который после провала гренландской авантюры не знает, как ему быть дальше, решает обратиться к компетентному в таких делах мертвецу, чтобы попросить у него совета на будущее. Однако мертвый Мардук, пробужденный к жизни посредством тех же технических приемов, которые привели к катастрофе, бросает Делвила на произвол судьбы. В этой ситуации уже не может быть возвышенного индивида наподобие гомеровского провидца Тересия, который знал бы намного больше, чем обычные смертные. Прометеевский мотив, лежащий в основе рассказа об авантюре с исландскими вулканами, тоже наглядно показывает, что именно изменилось со времен мифических героев: новые Прометеи, которые приносят людям огонь, — уже не бунтари, но прислужники правящей элиты; они не удовлетворяют никакой потребности человечества. А навязывают людям нечто такое, что в конечном итоге приносит вред. Так же и новый коллективный Геркулес, в отличие от прежнего, воплощает сомнительность любых попыток радикального вмешательства в экологическую систему равновесия. Сомнительность эта обусловлена противоречием между присущей науке тягой к осмысленному экспериментированию и легкомысленными, эгоистичными целями самих ученых:
«Их целью был ряд действующих вулканов на реке Скауфта, от края ледника Ватна до реки Тьоурсау, возле которой восьмиглавая Гекла веками возводила свои стены, террасы, пропасти. Геркулес, который сейчас приближался к ней, пришел не для того, чтобы погубить эту Гидру, вымотать в борьбе и отрубить ей одну голову за другой, а потом попрать поверженное чудище ногами, выпотрошить и развеять по ветру раздувающиеся потроха. Нет, он хотел, наоборот, разозлить Гидру, заставить ее распахнуть одну пасть за другой и вытянуть, одну за другой, все шеи. Свою ярость должно было продемонстрировать чудище — ибо Геркулес хотел выманить его силу. Крепко держал он Гидру на поводке, тащил за собой…»
Мифологизации Дёблина призваны прояснить характер будущего развития, Доминик же своими мифологизациями прославляет будущее — чтобы уклониться от задачи его прояснения. Он с помощью мифа затушевывает историческое противоречие между архаическим и позднекапиталистическим обществом. Здесь все расплывается и сливается воедино в судьбоносном пространстве высокого напряжения, в монументальном деянии, бесчеловечность которого маскируется под проявление сверх-человеческих качеств. Геологическое свершение Йоханнеса, стоившее жизни тысячам, Уленкорт превозносит такими словами: «И это тоже — дело его рук. <…> Ладонь его охватила Земной шар. Люди, моря и земли подвластны ему».