Горячая верста
Шрифт:
«Вот тебе и Феликс! — подумал он о Насте с каким-то злым удовольствием. — Устроитель концерта. Хлопотун...»
Егор поднялся и протянул композитору руку:
— Попробуем!..
Егор уезжает! В один миг поняла Настя всю страшную суть этой вести. Захолонуло её сердце. Ходила по квартире из комнаты в другую, ничего перед собой не видела. Взглянет на себя в зеркало — бледная, дурная, и глаза черные нездоровым огнем светятся. Трет виски ладонями, шепчет: «В Кострому?.. Почему в Кострому?.. Зачем он — а?..»
Затрезвонил телефон.
— Кто? Плохо слышу вас.
А трубка бубнит. Вроде бы знакомый голос, но глухой, неясный — точно из подземелья.
Вот слышнее стало.
— Егор беспокоит. Я это, Лаптев!..
Жмет в руках трубку, а ответить не может, слова на ум не идут.
— Проститься хотел. Уезжаю, — слышит в трубке.
— Когда? — выдохнула Настя, хотя ей известно: сегодня вечером.
Егор объяснил: когда и куда он едет, но зачем — этого не сказал.
— Зашел бы, — приглашает Настя, но сама хорошенько не понимает, зачем она зовет Егора. А Егор будто бы того только и ждал.
— Я сей миг, Настя! Приду!
Положила трубку и присела на диван.
«Сейчас... сейчас он придет».
Убрала со стола вязанье. Поставила рядком стулья. А тут и звонок грянул.
Ввалился Егор — щеки с мороза костром пылают, в глазах синь шальная.
— Надолго ли уезжаешь? — Навсегда, товарищ технолог. Изменяю вашему ремеслу. Не с руки мне прокатное дело.
«Говоришь так, словно хвастаешься», — подумал о себе в третьем лице Егор. И опустил голову над покрасневшими от холода руками, устыдился развязности своего тона. Решил про себя: «Она же меня насквозь видит».
Оглядел квартиру — книги, книги... В углу большой телевизор. На журнальном столике — диктофон.
И кругом чистота. Ничего лишнего. «Так живут академики», — явилась мысль.
А Настя и вправду насквозь видела Егора. Чутьем своим женским уловила. Стесняется. Робеет. И где-то глубоко-глубоко шевельнулась счастливая догадка: «Уж не любит ли?..» И от этой мысли вдруг потеплело на душе. Настя широко и вольно вздохнула.
— Хочешь, я тебя пирожками угощу. Сама пекла.
— Не откажусь, — откинулся на спинку стула Егор.
На кухне Настя загремела посудой. Спросила: — Почему в Кострому?.. Егор!
Ударила в голову мысль: дай-ка задену Настю:
— Аленка зовет. Подружка ваша.
Настя вышла из кухни. Стояла бледная, как полотно.
— Она в Костроме разве?.. Вы знакомы?..
— А как же! Я тогда же с ней познакомился, когда вас на трубе подсаживал. А разве вам... не пишет она?
Настя скрылась на кухне. Оттуда ответила:
— Раньше... С Кольского полуострова... писала. А теперь нет, давно не слышно о ней.
И потом окрепшим голосом спросила: — Что там... делать будете? — ГРЭС построим. Самую большую в мире. А потом... дальше... двинем куда-нибудь.
— Обо всем договорились?.. Или как? — спросила Настя, подавая на стол и стараясь не смотреть на Егора.
Ей бы одной теперь... уткнуться в подушку, забыться, но надо сидеть, говорить, улыбаться.
— Как ваш дедушка? — спросил Егор.
— Дедушка ничего. Все время на стане пропадает. Очень рад, что комсомольцы приехали. Нас с тобой благодарит. Говорит, расшевелили москвичей.
«Или она ничего не знает, или успокоить меня хочет?.. Не знает, конечно. Знала бы, не улыбалась. И вообще... презирала бы».
— Говорят, петь на стройке будешь?
— Может, спою.
— Вот бы послушать! А что?..— оживилась Настя, и черные её глаза наполнились влажным блеском,— Два дня-то будет выходных. Возьму да прикачу! У деда «Волгу» попрошу. Тут ведь недалеко. А, Егор?.. Приглашаешь?..
Егор улыбнулся, развел руками.
— Аленка похожа на вас? — проговорил он в самый неподходящий момент.
— Аленка?.. Нисколько! Ленка маленькая, глаза у нее раскосые и синие-синие. Как у тебя.
Сказала и усовестилась своих слов. «Зачем ты так?» — подумала о себе в третьем лице.
Поставила чай.
— Угощайся, Егор. Перед дальней дорогой...
Егор не притронулся к еде. Не сводя взгляда с Насти, встал из-за стола, подошел к девушке. Тронул за руку, спросил: — Феликса... любишь? Настя вздрогнула. Отдернула руку.
А Егор отстранился. Испугался своего голоса — пятился назад. И Насте, которая отвернула от него голову и стояла притихшая, в задумчивой позе, сказал:
— Извини. Так я... без умысла. Извини.
Кинул на плечи пальто и выбежал на лестничную площадку.
Отцу Егор сказал:
— На недельку в Кострому съезжу.
Ждал расспроса: зачем, для какой цели, но обычных в таких случаях расспросов не последовало. Михаил Михайлович Бродов был не из тех людей, которые держат при себе секреты. Павел Лаптев знал все подробности задуманной Бродовым-старшим операции.
— Ты никак насовсем в артисты собираешься?— не то спросил, не то отметил свершившийся факт отец. Он говорил так, будто никакой истории с «Молнией» не было.
— На пробный концерт еду — вроде экзамена. Примет зритель, обещают штатным певцом зачислить.
— Настю Фомину вроде бы в институт столичный приглашали. Не пошла Настя. Отказалась.
Видно, сочинял отец про Настю. Уязвить хотел Егора.
— Про Настю не знаю,— буркнул Егор.
— Да, девица, а вишь как: рабочего места держится.
— Настя — инженер! — возвысил голос Егор.— У нее есть за что держаться, а я...
— С годок постоишь подручным, а там, глядишь, и ты...
— Что ты меня раньше времени хоронишь? Я ещё заявления на расчет не подавал. Сам же на десять дней отпустил. Съезжу на недельку — и снова на пост.