Горячее молоко
Шрифт:
Деваться мне, как обычно, некуда, денег на гостиницу нет. Даже в самом дешевом клоповнике у меня была бы комнатушка с каким-нибудь окном или с примитивным кондиционером.
Прислонившись спиной к стене, я исподволь наблюдала за Кристосом, купающимся в лунном свете со своей юной женой.
Они совершали некий ритуал.
Александра предложила ему сигару из коробки, которую держала на коленях. Он взял ее двумя пальцами, и жена подалась к нему с зажигалкой. Дождалась, чтобы он попыхал и затянулся, а когда под ночным небом ровно затлел красный огонек, убрала зажигалку в коробку.
Видимо, это был
Он устремлен вверх, этот священный храм Афины, верховной богини войны. Как выглядел он в пятом веке до нашей эры, когда к нему стягивались верующие, чтобы поклониться своей богине? Сидел ли под ним в звездную полночь немолодой мужчина бок о бок с молодой женщиной или девушкой? Вкушал ли с нею вместе мясо жертвенного животного? Девочек выдавали замуж с четырнадцати лет, а их мужьям нередко было уже за тридцать. Женщины служили для полового удовлетворения мужчин, выполняли детородную функцию, занимались прядением и ткачеством, выступали плакальщицами на похоронах. По умершим родным скорбели только женщины и девушки. Когда они с причитаниями рвали на себе одежду, их пронзительные голоса сильнее воздействовали на слух. Мужчины стояли поодаль, а женщины выражали за них эмоции.
Моя проблема заключается в том, что я и хотела бы выкурить сигару, да зажечь ее для меня некому. Хочу выдыхать дым. Подобно вулкану. Подобно чудовищу. Хочу выдувать огонь. У меня нет желания быть той девушкой, чье дело — пронзительно причитать на похоронах.
Змея. Звезда. Сигара.
Это лишь некоторые из тех образов и слов, которые, по рассказам Ингрид, всплывают у нее в сознании, когда она вышивает. Я поплелась к себе в комнату и нашла на раскладушке шелковый топик. Носила я его почти не снимая. Он хранил запахи кокосового мороженого, пота и Средиземного моря. Я решила простирнуть его в ванне, а после принять холодный душ. За стенкой мурлыкала Эвангелина, и под распахнутым окном дрожали от бриза ее мягкие черные волосы.
Нагнувшись над ванной, которая наполнилась мыльной водой, я держала в руках мокрый шелк. Поднесла его к глазам. Еще ближе.
Голубое слово, вышитое на желтом фоне, я изначально прочла не так.
Не «Обесславленная».
Это я сама додумала.
«Обезглавленная».
Там читалось «Обезглавленная».
И пусть бы кто-нибудь меня обесславил, только не стоит принимать желаемое за действительное.
Я лежала навзничь на прохладном кафельном полу ванной комнаты. Ингрид — белошвейка. У нее мозг — в игле. Обезглавленная — так я ей мыслилась, и распороть свои мысли она не сочла нужным. Заклеймила меня этим словом, неподцензурным, шитым голубыми нитками.
Обесславленная — это галлюцинация.
Пока я лежала на белых кафельных плитах, тот случай со змеей, а потом и с Леонардо, подорвавшим мои силы, постоянно наталкивался на другие тревожные мысли. Я смотрела вверх широко распахнутыми глазами, а из кранов всю ночь капало.
История
Младшая сестра поворачивается в мою сторону, открывая лучистые карие глазенки. Она лежит поперек отцовских колен на мягком синем диване. Александра кладет голову на плечо моему папе. Когда папа берет в чашу ладони ее подбородок и приближает к губам, я не могу избавиться от мысли, что он подсмотрел этот жест в старом фильме с Кларком Гейблом и теперь примеряет к себе. Сценка-то обесславленная. Это слово — как рана. Кровоточит. В этом смысле «Обесславленная» недалеко ушла от «Обезглавленной».
У меня болит голова; мама описывала мигрень как хлопанье двери в голове. Сжимаю ладонями лоб, а потом провожу пальцами вниз и нажимаю мизинцами на веки, да так, что вижу нечто черно-красно-синее.
— Тебе что-то в глаз попало, София?
— Да. Мошка, наверно. Папа, можно поговорить с тобой наедине?
Детские тапки едва удерживаются на ступнях Александры; она адресует мне улыбку, брекеты сверкают под солнцем, которое тут заполняет все жизненное пространство, и в этом их пространстве живется мне чересчур напряженно. Теперь Александра одной рукой обнимает отца за плечи и запускает пальцы ему в волосы. Он кое-как высвобождается из объятий своей возлюбленной-девочки-маменьки, чтобы поговорить со мной наедине.
Мы с ним уходим ко мне в комнату; он затворяет дверь. Я точно не знаю, что хочу ему сказать, но это связано с просьбой о помощи. Никак не соображу, с чего начать. Между нами пролегли очень долгие годы молчания. Так с чего же начать? Как вообще начинают разговор? Надо бы покружить во времени, в прошедшем-настоящем-будущем, но в каждом из них мы запутались.
Стоим в этом чулане; время искривилось. Дышать нечем, но вдруг налетает ветер и кружит нас в вихре. Ветер дует нещадно; это история. Меня отрывает от пола, волосы развеваются, руки тянутся к отцу. Та же самая сила подхватывает и его, швыряя спиной о стену; руки бессильно болтаются.
Он хочет обмануть историю, обмануть ураган.
Мы стоим на расстоянии вытянутой руки.
Я хочу объяснить, что беспокоюсь за маму, но не уверена, на сколько еще меня хватит.
И, дескать, подумала: не согласен ли он вписаться?
Что значит «вписаться», я и сама толком не знаю. Можно было бы попросить о финансовой помощи. Можно было бы попросить его просто выслушать, как у нас обстоят дела. Разговор получится долгий, то есть я фактически посягаю на его время. Выгодно ли ему меня слушать?
— Ну, София? О чем ты хотела поговорить?
— Я подумала, что хорошо бы мне для завершения диссертации поехать в Штаты.
Он уже где-то далеко. Глаза прикрыты, лицо замкнуто.
— Аспирантура платная. Кроме того, мне придется оставить Розу в Британии одну. Не знаю, как поступить.
Отец сует руки в карманы серых брюк.
— Как хочешь, так и поступай, — говорит он. — Для обучения за рубежом предлагаются вполне доступные гранты. Что же касается твоей матери, она сама выбрала такой образ жизни. Это не моя забота.
— Я просто с тобой советуюсь.
Он пятится к закрытой двери.
— Как мне быть, папа?
— Я тебя умоляю, София. Александре нужно поспать: твоя сестра съедает ее заживо. Да и мне требуется отдых.
Кристос. Александра. Эвангелина.
Им нужно вздремнуть.
Все мифы Древней Греции повествуют о несчастливых семьях. Я — та частица семьи, что спит на раскладушке в гостевой комнате. Эвангелина означает «провозвестница». Что бы мне такое возвестить? Да вот же: я взяла на себя уход за первой женой отца.