Горячее молоко
Шрифт:
— Не уходи, Ингрид. — В моем голосе звучат отвратительные заискивающие нотки.
Я еще не оправилась от шока после ее рассказа о сестре и хочу еще раз повторить, что ее вины здесь нет. Она была ребенком и совершила ошибку. Но мне мешает слово «Обезглавленная».
Ингрид протискивается мимо меня и начинает собирать вещи.
— Хочу поработать, Зоффи. Меня так и тянет взяться за иголку. Сейчас мне нужно только подобрать по цвету нитки и начать.
Рядом с нами мальчуган лет шести вгрызается, как в персик, в гигантский красный помидор. На грудь брызжет сок. Мальчик откусывает еще и смотрит, как я помогаю Ингрид зашнуровать ее высокие серебристые «гладиаторы».
— Ты такая красивая, Ингрид.
Она смеется. Вообще-то надо мной.
— Я не могу целый день бездельничать, как ты. Мне работать нужно.
У нее звонит мобильный. Я знаю, это Мэтью: контролирует, узнает, где она находится, и понимает, что она со мной.
— Я на пляже, Мэтти. Слышишь море?
Я тянусь к ней и выхватываю телефон.
Ингрид кричит, требует его отдать, но я бегу к морю, она за мной; сбрасывает и оставляет на песке свои римские сандалии, чтобы не путаться в шнурках. Догоняет меня и ловит за подол атласного сарафана. Я слышу, как рвется материя, и в этот миг забрасываю телефон в море. Мы обе следим глазами, как он секунды три плывет с трепетно-спокойными медузами, которые ходят кругами, а потом тонет.
Море лижет подол моего атласного сарафана.
Ингрид вытирает глаза от песка.
— Ты на мне помешалась, — говорит она.
Я, конечно, помешалась на ее власти сбивать меня с толку. Вытаскивать меня из всех моих уверенностей, при том, что она определенно не испытывает ко мне уважения. Я заинтригована тем, как она привлекает мужчин, боготворящих, как и я, ее красоту, и тем, как она умеет латать прорехи и разрывы при помощи иглы, будто совершая хирургическую операцию на себе.
Зайдя в море, Ингрид что есть мочи дергает меня за волосы.
— А ну, достань мой телефон, животное.
Она макает мою голову в теплую мутную воду. Когда я начинаю вырываться, она окунает меня снова и снова, теперь упираясь коленом мне в плечо. Ингрид толкает меня, как толкала качели, на которых сидела ее сестра. Как будто повторяет свой детский опыт, но уже со мной. В воде появляется кто-то еще. Рука, потом пара рук обхватывают меня за пояс и тянут вверх, в то время как Ингрид толкает меня вниз. У меня над головой смыкается вода и сбивает меня с ног. Когда я нахожу опору и высовываюсь на поверхность, рядом оказывается Джульетта Гомес, которая топчется в воде, отжимая мокрые волосы. Тут до нас обеих доносится женский вопль. Пронзительные крики долетают от маленькой бухты у скал. Ингрид прыгает по песку на левой ноге, сжимая руками правую. Она угодила в кучу медуз, которых вывалила на песок из рыболовного сачка.
Злость у меня проходит; можно подумать, я впрыснула токсины своей ярости ей в ногу.
Джульетта смотрит на меня; ее разбирает смех.
— Твои границы сделаны из песка, София[8].
— Да, — говорю. — Знаю.
Рядом с нами на волнах качается чайка.
Я возвращаюсь к своим вещам и начинаю свертывать полотенце. Не хочу отпускать Ингрид с пляжа одну. Сейчас она забрала надо мной еще большую власть. Моя тема — память. Ингрид повторяет травматическое воспоминание из прошлого, инсценируя его передо мной, потому что знает: мои границы сделаны из песка.
— Зоффи, ты взбалмошная и суматошная, увязла в долгах, дома бардак. Теперь еще утопила мой телефон. Что мне теперь делать? Я же потеряю работу.
— Пусть твои заказчицы поговорят с рыбами.
Я снимаю намокший атласный сарафан и начинаю вытирать бедра. Мальчонка, по-прежнему терзающий гигантский помидор, несколько мгновений глазеет на меня, а потом убегает.
— Ты его напугала, Зоффи: у тебя лицо голубое. Тени потекли по щекам, ты похожа на морское чудовище. — Ингрид нашла салями и сдирает оболочку. — Я не останусь тут с медузами и слепнями. — С набитым ртом она поднимает взгляд к пещерам. — Тем более что мне не нравятся твои знакомые.
Джульетта машет рукой; я машу ей в ответ.
Ингрид разглядывает вспухающие рубцы на ноге. Серебристые «гладиаторы» покачиваются на мелководье бухты, но она слишком поглощена ожогами, чтобы еще следить за обувью.
— Если зайдешь, пока я на работе, можешь заняться саженцами олив, а когда спадет жара, пойдем прогуляться.
Это приглашение. Звучит как совместный план влюбленных.
Опустившись на камень, Ингрид рассматривает изжаленную ногу.
— Это миф, — говорю я.
— Что — миф?
А вот это большой вопрос. Вернее всего будет сказать, что для меня миф — это наваждение.
Когда мы добрались до ее летнего домика, Ингрид первым делом бросилась искать катушки ниток, а потом вывернула на пол содержимое корзины с одеждой из винтажного магазина. Игла в ее пальцах выглядела как оружие, атакующее ткань.
— Ты совсем обленилась, Зоффи! Займись саженцами. Сначала нужно вырыть лунки.
Я даже не представляю, как подступиться к посадке деревьев. Я очень многое не умею, но умею держать язык за зубами. Я думала о Мэтью с Джульеттой, когда оглядывала дом, которым обзавелись в Испании Мэтью с Ингрид. Среди прочего, здесь была выставлена напоказ структура родственных связей каждого. К пробковой доске крепились фотоснимки их родни. Мать и отец Мэтью, отец Ингрид и, насколько можно было судить, двое братьев Мэтью и брат Ингрид — то ли родной, то ли двоюродный. Фотографий сестры там не было. Пронзая ткань иглой, Ингрид заметила, что я выискиваю «кого не было там».
— Как по-твоему, Зоффи, она может быть счастливой, если безумна?
— Кто?
— Сама знаешь.
— Ханна?
Ингрид вроде как поразилась, как будто забыла, что сама назвала имя сестры в тот вечер, когда подарила мне шелковый топ с голубой вышивкой «Обезглавленная». Ей хотелось забыть, да игла вместо нее сохранила это воспоминание. Я не лентяйка. И не беспристрастный исследователь, потому что завязала отношения со своим информантом.
— Ее ум неподвижен, как листок, Зоффи?
— Листок не бывает неподвижным.
— Она помнит?
— Ум не бывает неподвижным.
— Мне порой хочется себя взорвать, — прошептала Ингрид.
Я опустилась на колени у ее ног и обхватила за талию.
Она протянула руку к моим волосам и поднесла к губам один локон.
— Я тебе все еще нравлюсь, Зоффи? — Кто-то постучался в окно. — Пока не скажешь «да» — темнота.
Я не сказала ничего. Вообще ничего.
— Пока темно, Зоффи. Весь мир в темноте. — Поверх моей головы она посмотрела в ту сторону, откуда доносился стук. — Это Леонардо, — объявила она, будто в мир неожиданно вернулся свет.