Горячее молоко
Шрифт:
Мистер Джеймс снова подбросил и поймал мяч для гольфа.
— Итак, прошу вас. Чем могу служить? — Гомес изъяснялся вежливо, но отрывисто.
Мистер Джеймс из Лос-Анджелеса наклонился вперед и попытался поймать мамин взгляд. Первой трудностью, с которой он столкнулся, оказалась ее фамилия. У него с языка слетало, строго говоря, нечто очень мало похожее на фамилию той, к кому он обращался.
— Насколько я понимаю, вас госпитализировали на двое суток. Что вы можете сообщить по этому поводу?
— У меня было обезвоживание, — торжественно объявила Роза.
— Совершенно верно. — Гомес сложил на груди свои тонко-полосатые руки. — После чего водный баланс был нормализован за счет внутривенного введения физиологического раствора. В клинике Гомеса это более или менее рутинная процедура. Справедливо, что у вас вызвал обеспокоенность водный баланс. Моя пациентка с трудом глотает воду, а следовательно, не может с легкостью принимать лекарственные препараты.
Мистер Джеймс покивал и обратился к Розе.
— Но вам, если не ошибаюсь, отменили все назначения?
— Я вернулась к прежней схеме. В больнице Альмерии доктор тоже проявил обеспокоенность моим состоянием.
Джульетта сделала шаг вперед.
— Доброе утро, джентльмены. — Она покосилась на отца.
Гомес кивнул, как будто принял секретное сообщение. Отец с дочерью были сосредоточенны и взвинчены.
— Курс лечения еще не завершен, — сказала Джульетта. — Он будет продолжаться. У нас много работы. Мы хотели бы поскорее закончить это совещание и поговорить с миссис Папастергиадис в частном порядке.
— Курс лечения завершен, — сказала моя мать. — Он не будет продолжаться. Я записалась на прием к лондонскому специалисту.
Сеньор Коваррубиас теребил галстук. По-английски он говорил превосходно и без труда произносил мамину фамилию. Он попросил Розу перечислить текущие назначения, что она и сделала во всех подробностях, пока мистер Джеймс, держа в руках папку-планшет с зажимом, ставил галочки в своем вопроснике.
Когда Роза попросила его прокомментировать одно из новых лекарств, мистер Джеймс проявил убежденность и даже, пожалуй, взволнованность. Он стал нашептывать, что врач из больницы в Альмерии — его коллега и назначенные им таблетки устраняют негативную внутреннюю речь, которая может пагубно влиять на пациента.
— Какую именно речь? — Чтобы лучше слышать, Роза подалась вперед.
— Самообвинения, саморазоблачения. — Мистер Джеймс, видимо, давал понять, что есть и другие примеры, но для начала хватит и этих двух.
— И таблетки устраняют эти явления?
— Приглушают, — сказал он.
— Приглушают, — повторила Роза.
— По-моему, стандартно говорится «притупляют». — Судя по всему, сеньору Коваррубиасу не терпелось вернуться к беседе с моей матерью. В кармане у него вибрировал телефон.
— Прежде всего, хочу спросить, — начал инспектор, — предъявил ли вам консультант на каком-либо этапе план-график, отражающий ход лечения и достигнутые результаты?
— Плана-графика как такового я не видела, — ответила Роза.
— Извините, что отнимаю у вас время, миссис Папастергиадис, но, мне кажется, цели у нас общие. Мы хотим установить, помогло ли лечение на данный момент улучшить качество вашей жизни.
Роза растерялась. Вопрос застал ее врасплох. Она побледнела, плечи затряслись. Сидела она неподвижно, в молчаливой задумчивости. Потом подняла руку и, обернувшись ко мне, зашевелила пальцами. Уж не знаю, что она хотела выразить, но эта сценка напомнила мне девочку в разрушенном доме близ аэропорта, махавшую ложкой автомобилю. Очевидно, это значило «убирайся».
Или «привет». Или «на помощь».
— Не могли бы вы повторить вопрос?
Тут вмешалась Джульетта Гомес.
— Вы не обязаны отвечать, Роза. Это ваш выбор.
Роза заглянула в добрые чистые глаза Джульетты.
— Ну, по утрам встаю с постели. Одеваюсь. Причесываюсь.
Мужчины в костюмах ставили галочки в своих вопросниках.
— В детстве я каждый день пробегала не одну милю. Лазала через забор, перепрыгивала через канавы. Знала, как делается свисток из травинки. А теперь я старый несчастный одёр.
Сеньор Коваррубиас оторвался от конторской доски:
— Одёр?
— Это старинное название лошади, — объяснила Роза.
Мистер Джеймс перехватил инициативу у своего напарника.
— Сегодня мы организовали это совещание, не будучи уверены, что вы в надежных руках.
Гомес откашлялся.
— Учтите, пожалуйста, джентльмены, что моя пациентка обследовалась на предмет острого нарушения мозгового кровообращения, повреждения спинного мозга, сдавления нерва, ущемления нерва, рассеянного склероза, мышечной дистрофии, бокового амиотрофического склероза и спинального артрита. Результаты последней эндоскопии еще не получены.
Слушая Гомеса, мистер Джеймс нервно крутил в руке мяч для гольфа и хмурился, будто слушая иноязычную речь. Собственно, так и было, поскольку Гомес говорил по-английски в Испании, хотя мистер Джеймс, уроженец Южной Калифорнии, свободно владел испанским.
При следующем подбросе мяч ударился о полку над головой мистера Джеймса.
Раздался тишайший звук разбивающегося стекла, даже не звяканье, а короткий, чистый треск. Проверяющие вздрогнули. Они повернулись и увидели обезьянку с белой опушкой вокруг головы, суровыми, грозными бровями и высоко поднятым длинным хвостом. Казалось, она вот-вот запищит-зачирикает «кек-кек-кек-кек».
— Прошу прощения, — сказал мистер Джеймс. — Я не знал, что там кто-то есть.
С моего места создавалось впечатление, что убитая током обезьянка парит у них над головами. Мертвые блестящие глазки уставились на высокопоставленных визитеров из Европы и Северной Америки. Это были новые Великие Белые Охотники, сопровождаемые свитой носильщиков, проводников, охранников и оруженосцев, порабощавшие туземцев и готовые на убийство ради добычи слоновой кости[10]. Слоновой костью оказалась моя мать. Мистер Джеймс даже не мог произнести ее фамилию, а она тем не менее заключила с ним бартер и поменяла свои ноги на его антидепрессанты. Он застолбил землю.