Горячее сердце. Повести
Шрифт:
Они вышли из трамвая на Марсовом поле, перебежали по звонкому мосту на набережную Фонтанки. Мороз жег лицо, ноги в легких ботинках закоченели, но Вера не замечала этого. Не замечала дороги, не видела бисерной россыпи звезд над головой.
Скрипел снег, в ночном морозном безлюдье. Звонко стучали каблуки.
Вот-вот должна быть типография.
Сергей остановился. Поднял воротник ее шубки.
— Ты замерзла, Верочка? Потерпи. Совсем немного осталось.
Потом опять остановился, обеспокоенно спросил Веру:
— Взгляни на меня: не
— Нет, нет, Сережа. Идем быстрее.
Вдруг от стены отделилась громадная фигура женщины, и густой простуженный голос просипел:
— Эй, господа. Нельзя. Вернись!
Они остановились. Это был жандарм. Усатый жандарм в башлыке, делавшем его похожим на женщину.
— Мне надо к больной подруге. Она недалеко, вон там живет, — показывая в темноту, жалобно произнесла Вера и потопала ногами. — Так холодно! Пустите, пожалуйста, а то я вовсе закоченею.
Сергей метнулся вперед, видимо, хотел пройти один, но жандарм схватил его за рукав.
— Куда? Сказано, нельзя! А то задержу для выяснения.
— А что там, дяденька? — спросила Вера.
— Сказано, проходи! — рявкнул жандарм прорезавшимся вдруг басом.
Они пошли обратно. «Что же делать? Что же делать? Уже оцепили. Значит, действительно Ваня-печатник — провокатор», — чувствуя, что зубы начали выбивать неудержимую дробь, думала Вера.
— Эх, мы, дураки! — остановившись, обрадованно сказал Сергей. — Ведь жандармы дежурят около дома Распутина. Докапываются, кто ухлопал старца.
Вере вдруг стало теплее. Действительно, дом недавно убитого Григория Распутина где-то недалеко от Фонтанки.
Они обогнули четыре квартала, решив подойти к типографии с противоположной стороны. Но там тоже были жандармы.
Полная смутного беспокойства, поздно ночью вернулась Вера домой.
Утром в комнату Зары Кунадзе, где Вера с курсистками-медичками ждала газет, чтобы развезти их по местам, пришел усталый, расстроенный Сергей. Он тяжело опустился на стул и зло закурил.
— Идите по домам, газет не будет. Все арестованы. Удалось спастись только одному Ване-печатнику. Николая там не было. А тираж весь жандармы забрали.
«Значит, провокатор! А Софья? Бедная Софья, ни о чем не зная, наверно, по-прежнему любит его. Человека, который стал ее врагом, — подумала Вера и зябко передернула плечами. — Как это страшно!»
За окном — синяя февральская ночь. Ветер заблудился в дряхлых антресолях домика, сердится и стучит, словно кто-то ходит по визгливым половицам. Вера поднялась по ветхой лестнице, скинула мокрую от снега шубку, отряхнула росяные капельки с меховой шапки. В комнате загородной дачи тепло. Сергей, устало улыбаясь, смотрит на нее.
— Ты что так смотришь? Думаешь, не успела взять? — она внесла четыре холщовых увесистых мешочка и поставила их на стол.
— Вот что я сделал, — показывая на разграфленный лист ватмана, сказал он. — Это будет касса.
Они долго разбирали металлические брусочки литер. Иногда их пальцы сталкивались. Сергей брал ее узкую руку в свою и тихо говорил:
— Вера!
— Не надо, Сережа, — высвобождая руку, произносила она. — Ведь к утру надо все набрать...
Но он подошел близко, так близко, что она чувствует его плечо. Оторвала взгляд от литер. В его глазах — бездонная колодезная чернота, от которой кружит голову... Вера опустила глаза, проговорила холодно:
— Встань на место, Сергей.
Он обиженно отошел, прикурил над лампой папиросу, долго мерял половицы широкими шагами, потом взялся разбирать литеры.
Наконец шрифт ершистыми грудками был разложен по самодельной кассе.
— Ты знаешь, — хрипло сказал Сергей, беря верстатку, — мне не удалось договориться нигде: ни в Адмиралтейской типографии, ни в «Биржевых ведомостях». Везде народ перепуган. Обещал зайти один наш, но когда — неизвестно.
Вера тоже взяла верстатку.
Долго отыскивая литеру, Сергей сердился. Вера находила ему нужную букву.
— Какой ты медведь!
Он молчал. Вера чувствовала рядом с собой его ровное глубокое дыхание и тоже сбивалась.
— Вот твоя «т», — говорил он. — Ты тоже медвежонок...
Строчка за строчкой, медленно вырастали слова. И вот уже можно прочесть начало прокламации о результатах созыва Государственной думы.
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Ко всем рабочим и работницам Петрограда!
Смело, товарищи в ногу!
Духом окрепнем в борьбе.
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе.
Товарищи! Сознайтесь друг перед другом, что многие из вас с любопытством ждали 14 февраля...»
Мучительно медленно набирали они. Ах, какими неповоротливыми были пальцы! За окном уже успокоилась метель. В тишине глухо постукивали часы, щелкала верстатка. У Веры слипались глаза. Иногда ей казалось, что она заснула. Перед глазами проносился мимолетный сонный мираж.
— Ты хочешь спать, — говорил Сергей. — Иди, приляг на диван, я тебя разбужу, — и мягко брал ее за плечи.
— Нет, Сережа, нет, — протерев слипающиеся глаза, говорила она и снова искала литеры.
Вдруг сон пропал. Теперь Сергей замирал с верстаткой в руке и долго не мог найти нужную букву.
— Ты бы прилег, Сергей.
— Что ты, Верочка, нельзя, — сонно улыбаясь, ответил он.
Глухой ночью кто-то осторожно постучал в дверь. Вера замерла у кассы, готовая каждую минуту смешать набор и уничтожить текст. Оказалось, свой, наборщик. Взглянув на самодельную кассу, он усмехнулся, поднял щетинистые желтые брови.
— Вы еще быстро работаете. А вообще ваша касса не годится ни к дьяволу, — и раскатисто засмеялся, показывая неровные кряжистые зубы.
Вера смущенно смотрела, как он быстро перенес ватман с литерами на пол и разложил грудки шрифта по-своему, прямо на столе. Быстро защелкала верстатка. Засыпая на диване, Вера слышала сухое шуршание литер и виноватый голос Сергея: