Горячее сердце. Повести

Ситников Владимир Арсентьевич

Двинулись дальше.

— А тут епископ Исидор, — почтительным шепотом сказал ключарь, показывая на следующую келью.

У Гырдымова зажглись глаза. Он помягчел.

— Вот я его спрошу, как он Гришку-то Распутина хоронил.

Главарь вятских нищих жил неплохо. Вся передняя степа, где стоял киот, обита была черным бархатом. В душу пролезает смутный трепет, когда стоишь перед большеглазыми святыми.

Епископ Исидор был на этот раз не в маскарадных сношенных сапогах и не в засаленной камилавке, а в шубе на дорогом меху. Куда-то

он собирался.

— Зайдите обратно, — приказал Гырдымов, — пока станем описывать, быть на месте.

В келье лежали пудовые книги с золочеными обрезами и ажурными застежками. «Пять штук таких одной рукой, наверное, не поднять», — подумал Филипп. Епископ взял одну такую книгу, раскрыл, и Гырдымов не остановил его.

Особенное лицо было у епископа. Увидев раз, такое не забудешь. Широкие черные брови и светлые, холодные глаза. Красивая седеющая борода, расчесанная аккуратно волосок к волоску, отливала черненым серебром. Сам он, высокий, плавный, двигался бесшумно, бесшумно перелистывал страницы.

— Какие есть ценности? — севшим голосом спросил Гырдымов. Епископ развел руками: все на виду, мол. Что считать ценностью?

Филипп нашел в нише кривую золоченую саблю. Довольно хмыкнул, выдвинул клинок: на нем было выгравировано: «За храбрость!»

— Ого, — издал он одобрительный звук и посмотрел на епископа с уважением. Вот это поп! И шашкой рубить умеет.

— Преосвященный владыка в миру был офицером, в Балканском походе участвовал, — с почтением сказал ключарь, Филипп нерешительно держал в руках саблю Оружие надо изъять. А это забирать ли?

— Холодное и огнестрельное все надо взять, — сказал Гырдымов... «Молодец все-таки Антон, — подумал Филипп, — твердо ведет линию».

Антон записал в школьной тетрадочке расписку о том, что конфискована сабля у гражданина епископа Исидора.

Перед уходом Гырдымов решился, спросил Исидора:

— Говорят, ты, преосвященный, Распутина хоронил, скажи, здорово его князь Юсупов отделал, а?

Исидор пристально взглянул на Антона, отложил книгу.

— У меня провалы в памяти. Я многого не помню. И такого не помню. — Он легко выдержал натренированный взгляд Гырдымова.

— Ну ладно, пошли, — сказал Антон Спартаку. — Не желает епископ тайности открывать.

Осмотрели еще несколько келий. У одного монаха оказалась целая стопа открыток с нагими женщинами. Куда там козлоногому мужику с красавицей из жогинской квартиры.

— Не тем, святые, занимаетесь, — сказал Гырдымов и бросил открытки в печь.

Дальше надо было идти в монастырскую церковь. Они спустились по переходу: впереди ключарь, за ним Гырдымов с саблей под мышкой.

Ключарь остановился, тряхнул связкой.

— От храмовых-то дверей ключа нету. Знать, обтерялся, — конфузливо сказал он. — Сходить?

— Сходи да побыстрее, — поторопил Гырдымов.

Ключарь выскользнул за дверь, и вдруг послышался четкий щелчок замка. Скорее по глазам Гырдымова, чем сам, понял Филипп: случилось что-то оплошное, метнулся к двери, ударил кулаками и осатанело заорал:

— Эй, не озоруй! Открой сейчас же. Застрелю!

Все это под высоким потолком разбилось на много голосов: лю-лю-лю-лю! Поднялся гул и в пустой церкви. Вдвоем они навалились на неподатливую, окованную желтой медью дверь. Пыхтели, жали, но она даже не скрипнула. В это время щелкнул замок второй, дальней двери, и Гырдымов зло плюнул.

— Развесили уши с тобой, — ругнулся он. — Ты-то рядом был, мог бы ногу сунуть.

— Кабы знал я, — огрызнулся Филипп. Теперь им обоим хотелось найти виноватого. Гырдымов подошел к двери, осмотрел замочную скважину, зачем-то вытащил маузер.

— Не стрелять ли хочешь? Свинцом сталь не пробьешь.

Гырдымов не ответил, но маузер спрятал. Филипп видел один выход — стучать в дверь. И он начал барабанить кулаками, пока они не заболели, но стук был напрасным. Стих гул в купольной выси, и опять навалилась тишина, в коридорах — ни шороха. Тогда Филипп стал гвоздить в дверь каблуками. Он бил истово, не жалея себя. В конце концов ему начало казаться, что задники ботинок давно размочалились и теперь начинают измочаливаться пятки. Но он не отступался. Колотил.

— Да хватит, — скривился Антон. — Голова у тебя или болванка шапку шить. Что он, на погибель себе откроет теперь?

Филипп обиделся. Гырдымов мог уесть. Сквалыжный же у него характер.

Надо было что-то делать. Не сидеть же между запертыми дверями, пока не начнут их искать ребята из отряда. А пока ищут, тут монахи обоих помаленьку изведут. Не зря ведь заперли. Самим, пожалуй, не выбраться. Нет, можно выбраться через окошко. Узкое зарешеченное окошко, до которого Филипп даже рукой не дотягивался. И Гырдымов, видимо, об этом подумал.

— Ну-ка, подойди сюда, — сказал он. — Подсади-ка меня.

Филипп послушно подошел и подставил спину. Гырдымов вскарабкался ему на плечи, потом встал ногами и как-то сумел угнездиться на маленьком подоконничке. Он обрушил вниз рукоятью маузера стекла обеих рам и, уцепившись руками за решетку, начал трясти ее, потом попросил саблю и поковырял стену. Нет, эта затея была напрасная. Спекшийся кирпич был неподатлив и надо было его крушить ломом, а не сабелькой.

Работы на день, и оружье изведешь.

— Что там видно? — спросил Филипп.

— Видно, вон твоя краля с каким-то ухажером прогуливается, — сказал Гырдымов. Не мог он без того, чтобы не съязвить.

Филиппу стало тоскливо. Он сидел в погребном холоде и видел только силуэт Антона. А тому видно улицу.

— Смотри-ка, целуются. Ну да, как целуются-то.

Филипп ждал, когда пройдет у Гырдымова злой зуд. Он с охотой двинул бы Антону в ухо за эту болтовню, но старался отвлечься, думая, как выбраться из этой ловушки.

— Ни дьявола не видно, — ругнулся вдруг Гырдымов. — А ну-ка полезай ты. Я застыл тут, как пес.