Горячий лед
Шрифт:
— Мне нужно на Кутузовский, к театру кошек, — сказал он через приспущенное окошко водителю остановившейся «пятерки».
— Двести, — лениво отозвался тот.
— Как двести? — возмутился Юрий. — Тут ехать пять минут.
— Двести, — упрямо твердил водитель.
— Да пошел ты, — огрызнулся Гордеев и отошел от машины. Ему не столько было жалко денег, сколько возмущала наглость и хамство шофера. Тот еще постоял некоторое время, видимо, ожидая, что клиент одумается и со всех ног бросится к нему, но так как желаемого не произошло, он нецензурно выругался в раскрытое окно и рванул с места. Юрий показал вслед не слишком приличный жест. Следующей, которая остановилась, была потрепанная «копейка».
— На Кутузовский, возле театра кошек, — повторил Гордеев.
— Пятьдесят, — был ответ.
— Поехали.
Гордеев сел в разбитую и трясущуюся старушку «копейку», и машина тронулась. Она яростно визжала, тормозя на светофорах, хрипела и чихала, трогаясь с места, подпрыгивала, наезжая на канализационные люки и попадая колесом в выбоину на асфальтовом покрытии, жалобно дребезжала.
«Интересно, доедем — не доедем? — гадал про себя Гордеев. — Это просто вибромассаж какой-то. Кажется, мой позвоночник рассыпался по всему телу».
Наконец они прибыли на место. Юрий рассчитался с водителем и с облегчением выбрался на свет божий.
Гордеев направлялся в дом Соболевых. Ему было необходимо побеседовать с супругой Михаила Васильевича. Обвинение, выдвинутое ею против собственного мужа, не давало Юрию покоя.
«Я не понимаю, почему она это сделала? — рассуждал Гордеев. — Хоть режьте меня, но не верится мне в бескомпромиссность мадам Соболевой. Как там ее муженек высказался? Обостренное чувство справедливости, кажется? А сдавать собственного супруга в тюрягу, это, по ее мнению, справедливо? И потом, она же не работает, живет за счет Соболева, он ее обеспечивает по полной программе. Какой ей резон сдавать кормильца? На что она жить собралась? Приемщицей в химчистку работать пойдет? Может, что-то она выгадывает, засадив его за решетку? Может, любовник у нее, и наличие супруга сильно ей мешает? От этих женщин я уже не знаю, чего ожидать, тем более от таких, у которых обостренное чувство справедливости».
С такими мыслями Гордеев позвонил в квартиру своего подзащитного. Дверь открыла сама Ирина, Юрий это сразу понял.
— Ирина Петровна, здравствуйте. Я Юрий Гордеев — адвокат вашего мужа.
— Проходите, пожалуйста. — Соболева немного посторонилась.
Гордеев шагнул в просторный холл и огляделся: все как обычно, ничего неожиданного. Прихожая орехового дерева, светлый пушистый ковер на полу, огромные зеркала во всю стену, навесные потолки. На окнах стеклопакеты.
— Проходите, — пригласила хозяйка, махнув рукой в сторону гостиной.
Юрий не заставил упрашивать себя, прошел в комнату и расположился на огромном широком диване, Ирина устроилась в кресле напротив и выжидающе смотрела на него. А Гордеев не знал, с чего начать. Сразу наброситься на Соболеву с обвинениями мало того, что глупо, может быть, у нее действительно это самое пресловутое чувство справедливости, так еще и как-то неинтеллигентно. Юрий мучительно подбирал слова. Первой не выдержала Ирина:
— Вы со мной хотели о чем-то поговорить или так, посидим, помолчим и разойдемся?
— Хотел поговорить, — согласился Гордеев.
— И о чем же?
— О вашем муже.
— Очень хорошо, говорите. Я вас внимательно слушаю, — не теряя спокойствия, произнесла Соболева.
— Скажите, у вас хорошие отношения с мужем? — начал Юрий.
— Да, у нас очень хорошие отношения с Мишей.
— Извините, кроме Михаила Васильевича в вашей жизни нет мужчины? — осторожно спросил Гордеев, ожидая в ответ услышать бурю негодования, но Ирина ответила очень спокойно:
— Конечно нет. У меня нет любовника. Я люблю Мишу и всегда была ему верна.
— Тогда объясните мне, — вдруг не выдержал Юрий и сам подивился своей бестактности. — Почему вы засадили его за решетку? Собственного любимого мужа вы упекли в тюрьму. Вы отдаете себе отчет, что там он находится только из-за ваших показаний?
— Отдаю. Перестаньте разговаривать со мной, как с девочкой-олигофреном, — слегка рассердилась Соболева. — Я все прекрасно понимаю, я знаю, что Миша в тюрьме из-за меня. Вы пришли ко мне за чистосердечным признанием?
— Но почему? Объясните мне, тупому, недалекому адвокату, зачем?
— Потому что Миша совершил преступление. По его приказанию убит человек. Это страшный грех. Я не могла молчать. И не смотрите на меня с таким недоумением и возмущением. Может быть, я плохая жена, не спорю, даже готова это признать. Я предательница в ваших глазах? Что поделать, мы с вами разные. Я не могу жить с человеком, руки которого по локоть в крови. Какая странная началась жизнь: женщина, отдавшая под справедливый суд своего мужа, совершившего страшное преступление, в глазах нашего современного общества кажется большим чудовищем, чем человек, организовавший убийство.
«Это, кажется, семейная черта супругов Соболевых — толковать про справедливый суд. Хорошо хоть хором не кричат: «Советский суд — самый гуманный суд в мире!», — подумалось Гордееву, а Ирина все продолжала:
— Меня воспитали по-другому. Я еще помню о ценности человеческой жизни. И для меня никакие интересы бизнеса и деньги не могут оправдать убийство. Даже если его устроил собственный любимый муж. Мне нелегко далось это решение. Не надо делать из меня Павлика Морозова. Я несколько ночей не спала, я пыталась молчать, но не могу я, не могу, понимаете? Нет, вы не понимаете, а Миша, кажется, понял.
— Понял, — подтвердил Гордеев. — Он защищал вас, когда мы встречались.
— А кстати, где вас Миша нашел? Почему он обратился к вам? У него, если я не ошибаюсь, есть друзья-адвокаты, было бы резоннее попросить их о помощи.
— Михаил Васильевич не занимался поисками адвоката. Меня наняла… — начал Юрий и тут же осекся, поняв, что сболтнул лишнего, и попытался исправить положение. — Друзья Михаила Васильевича вышли на меня.
— Я поняла, друзей зовут Ульяна Старостина, так? — холодно улыбнулась Ирина.