Горящий берег (Пылающий берег) (Другой перевод)
Шрифт:
Сантэн напряглась, зная, что вслед за пронзительно-колющей болью разнесется густой сладковатый запах яда, который приведет в бешеную ярость огромный рой пчел над ней. И ясно представила, как, погребенная под живым шуршащим ковром из пчел, корчится на полу пещеры, умирая одной из самых жутких смертей, какие ей были известны.
— Пожалуйста, — шептала она, — пусть мой ребенок родится в вашем тайном месте, и мы всю жизнь будем почитать вас.
Пчела втянула жало и исполнила на руке сложный танец, поворачиваясь, приседая и возвращаясь, а потом, ртутно блестя крыльями,
Сантэн медленно шла и увидела впереди золотой ореол отраженного света. Насекомое на лице сползло по губе вниз, поэтому она не могла говорить молилась молча.
«Хотя я иду по долине безмолвной смерти, пожалуйста, пчелка, пропусти меня ради моего ребенка».
Резкое жужжание — и пчела золотой точкой промелькнула перед глазами, покинув Сантэн. Хотя кожа зудела от воспоминаний о жестких лапках, Сантэн, прижимая руки к бокам, шла медленно и осторожно. Казалось, это длится вечность, но вот она достигла конца туннеля и, пригнувшись, вышла на свет раннего утра. От пережитого ужаса ноги у нее подкосились. Она упала бы, если бы ее не подхватил О’ва.
— Теперь ты в безопасности. Стражи позволили нам войти в священное место.
Эти слова привели ее в чувство, и Сантэн, по-прежнему дрожа и тяжело дыша, огляделась.
Они оказались в тайном углублении внутри горы, в абсолютно правильном амфитеатре в скалах. Крутые стены в сотни футов высотой, с темным сатанинским блеском, словно отсвечивали в огне паяльной лампы, но над ними — открытое небо. Глубокая чаша в камне в самом широком месте — примерно с милю от края до края. В это время дня солнечные лучи не достают до дна, и в рощах изящных деревьев на дне чаши прохладно и росисто. Деревья с красивыми светлыми листьями и гроздьями красновато-желтых плодов на широко расставленных ветвях напомнили Сантэн оливы. Дно чаши полого опускалось. Когда Сантэн вслед за Х’ани пошла меж деревьями, она увидела, что земля усеяна опавшими плодами.
Х’ани подобрала один и протянула Сантэн.
— Монгонго, очень вкусно.
Сантэн надкусила и вскрикнула: зуб больно ткнулся в крупную твердую косточку. Ее облекал только тонкий слой мякоти, острый, со вкусом инжира, хотя и не такой сладкий.
С ветвей над ними шумно взлетела стая зеленых попугаев, и Сантэн увидела, что долина кишит птицами и мелкими животными, которые на рассвете явились пировать в рощах монгонго.
— Место Всей Жизни, — прошептала она, зачарованная дикой красотой, резким контрастом голых обожженных скал и полного нежной растительности дна.
О’ва быстро шел по неровной тропе, которая вела к центру чаши. Шагая за ним, Сантэн увидела впереди меж деревьями небольшой холм из черного вулканического камня. Она заметила, что холм симметричный, конусообразный и расположен точно в центре амфитеатра, как шишка в центре щита.
Как и дно долины, холм порос лесом.
Среди черных вулканических деревьев в изобилии росли высокая слоновья трава и деревья монгонго. С деревьев свешивалось множество черномордых мартышек, они угрожающе наклоняли головы и гримасничали, когда люди приближались к холму.
Когда Сантэн и Х’ани
— Не торопись, Нэм Дитя, мы должны подготовиться, чтобы все было правильно.
И он мягко потянул ее назад.
Чуть дальше, под нависающими скалами, располагался древний лагерь бушменов. От старости тростниковые крыши хижин провалились. О’ва сжег полуразвалившиеся хижины, потому что они превратились в пристанище змей и насекомых, и женщины построили из веток и свежесрезанной травы новую хижину.
— Я хочу есть.
Сантэн вдруг поняла, что со вчерашнего вечера ничего не ела.
— Пойдем.
Х’ани отвела ее в рощу, и они наполнили сумки осыпавшимися плодами дерева монгонго.
В лагере Х’ани показала Сантэн, как снять мякоть, а потом расколоть косточку между двумя плоскими камнями. Ядро напоминало с виду сушеный миндаль. Чтобы утолить первый голод, съели несколько таких ядер. По вкусу они напоминали каштаны.
— Их можно есть по-разному, — сказала Х’ани. — И вкус будет разный. Мы будем их жарить, размалывать с листьями, варить, как кукурузный хлеб; всякое убийство здесь запрещено, и плоды будут главной нашей пищей.
Пока они готовили еду, О’ва вернулся в лагерь с охапкой выкопанных корней, отошел в сторону и занялся ими: он чистил и нарезал их своим драгоценным складным ножом.
Поели перед самой темнотой, и Сантэн обнаружила, что орехи — очень сытная и вкусная еда. Как только ее желудок заполнился, начало сказываться волнение и утомление прошедшего дня, и она едва доплелась до шалаша.
Проснулась она хорошо отдохнувшая и в необъяснимом возбуждении. Бушмены уже возились у костра. Как только она к ним присоединилась, все уселись кружком. О’ва, взбудораженный и полный достоинства, сказал:
— Мы должны приготовиться к походу в самое тайное место. Ты согласна очиститься, старая бабушка?
Очевидно, это был ритуальный вопрос.
— Согласна, старый дедушка, — негромко хлопнула в ладоши Х’ани.
— Ты согласна очиститься, Нэм Дитя?
— Согласна, старый дедушка.
Подражая Х’ани, Сантэн хлопнула в ладоши. О’ва кивнул и достал из сумки бычий рог. На верхушке рога было круглое отверстие. В него старик набил нарезанных корешков и трав, которые собрал накануне днем.
Потом он пальцами достал из костра уголек и, перебрасывая с руки на руку, чтобы не обжечься, бросил его в отверстие рога. Потом принялся дуть, и от тлеющих трав в воздух поднялся столб дыма.
Как только трубка ровно разгорелась, О’ва встал и остановился за сидящими женщинами. Он приложил рог к губам, сильно затянулся и пустил дым. Дым был едкий, очень неприятный, и у Сантэн начало жечь в горле.
Она протестующе заговорила и хотела встать, но Х’ани потянула ее назад. О’ва продолжал затягиваться и дуть, и скоро Сантэн привыкла, дым уже не казался ей таким неприятным.