Шрифт:
Часть I
Глава I
Нижний Новгород, 1917 год. Поздняя осень претерпевала первые заморозки и готовилась к началам обильных снегопадов, редко когда в этих краях запаздывающих. На южных окраинах города вёл бойкий торг небольшой рынок, объединивший кустарей разного рода деятельности. Входная деревянная арка торговой площади сообщала всяк сюда впервой попавшим, что это «СРДНОЙ РЫНОКЪ», а ниже разъясняла рукописным текстом: «торговля
Потребно – выбирай, что люди показали; а коли имеешь, что предложить – вставай не чурайся в подходящий ряд.
***
По ремесленному ряду шёл высокий, солидный бородач в меховой шубе и недешёвом малахае на голове. Не особенно чем интересующийся, остановился он возле прилавка с серебряной, золочёной и расписной фарфоровой посудой, и тонкой чёрной тростью, инкрустированной золотистой нитью, манерно указал на приглянувшиеся вещицы:
– Почём за серебро ноне просишь?
Торговец засуетился, радуясь выбору покупателя, поднял напоказ столовый набор для специй – несколько предметов на фигурном серебряном блюдце – и сопроводил улыбкой:
– Подыми полчервонца, Авдей Семёныч, сдам без торга!
– Знаешь меня – откель? – удивился бородач.
– Сталось давеча, отцу вашему заказ сполнял…, – втираясь в доверие, слебезил торговец. Авдей Семёнович, услышав об отце, отвернулся и направился дальше, бормоча под нос:
– Нет боле отца… Непочайно былое ворошить…
Проходя мимо прилавка с вывеской «Галантря Горячева А. А. Пошивъ издлiй из яла, юфтя и сыромяги», торгующего кожаными и прочими изделиями, бородач остановился вновь:
– Сам скорняк, на сбыте ли стоишь?
– Або оставаться сытым, обретаюся на сбыте! – сочинил галантерейщик, – А отец мой с вуями скорняки мастеровые…
– Заказы на изготовление саквояжей с хитростями примают ли мастеровые сродственники твои?
– Во поры оные отказать, што товар без навару раздать! – продолжал стихотворствовать галантерейщик.
По тому же ряду навстречу Авдею направлялся фиксатый субчик с повадками мелкого уголовного типажа. Завидев отходящего от скорняка Авдея, субчик абы случайно протолкнулся мимо него, ловким движением вытащил портмоне, но смекнув, что ротозей не заметил пропажи, развернулся и окликнул:
– Ворон, идешь, считаешь, Дрын, а портуху теряешь?!
Авдей обернулся и нахмурил брови:
– Фикса? Затыря ты типишный, да стихоплёт никудышный! Не чаял бы тебя встретить, а ижно в пользу оберну…
Фикса и готов бы выказать радость от встречи знакомца, руку протянуть первым не решается. Показывает портмоне:
– Разявист ты на щипок, хоть в первых буграх на тюрьме ходил… Твоя ль портуха?
– Ощипал?.. – не особо беспокойно проверив карманы, Авдей вырвал у карманника кошель, спрятал и протянул руку к пожатию: – Гоже, наука мне впредь… Ну, да будет! Люлька на ходу – пошепчемся, коли уж свидеться довелось?
– Так вышел бы на Почаинский
– На погребке добрые уши да злые языки… Делишки там мазать, што рупором трубить…
***
Посреди богато представленной гостиной дома зажиточного купца, на дальнем от входной двери краю длинного стола сервирован обед на три персоны. Готовятся к трапезе купец с женой Скородумовы Матвей Иванович и Фаина Михайловна, и их тридцатилетний сын Кирилл. Мужчины, как водится, бородачи, купчиха привлекательно пухловатая, не скованная в повадках добродушная женщина.
– Заказчик хоть мелкой, хоть гуртовой всё боле в отказы идёт… Оборот скудеет, товар дорожает, разор грядёт, – сетует Купец, подсовывая за ворот льняную салфетку.
– Што так, Матвеюшка, не в разум мне? – откликнулась жена, пока Кирилл наполнял наливочкой лафитники.
– Прижимисты люди стали, страшатся непонятности… В Петрограде власть перехватили, ново правительство низложили, толки в земском собрании, што устройство государственно порушается-те вновь! – продолжает купец, подливая сливки в плошку с горячими щами и, пробуя, громко прихлёбывает.
– Ай ба… Мало им царёва отречения? – воздыхает жена.
– Николай-те наш… впору отречённый… хоть и становой столп империи, а повадлив да более гораздый был ворон стрелять, да на подлый люд любоваться…
– Эко-ть ты… самодержца-те…
– О государе что ни сказ – всё марает! – отмахнул купец, отложил ложку и напоказ ужал ладонь в кулак: – А в государстве, аки в хозяйстве хозяин должён быть! Або политику вести понятную и в кулаке всея бразды владения держать! Тады бы и народец будет спокоен, и започинщик беспечен…
Купчиха аппетитно мажет масло на хлеб:
– А нам поштося беспокойство примать? Масло маслиться не станет, али кашу испоганит? Купец-те чай при всяческой власти купец – никуды без торговли?
Все приветственно подняли лафитники, выпили.
– Смута, маменька, ужо-сь докатилась, – выдохнул сын, – На Сормовских верфях беспорядки, на чалках буза, вного где ешшо непристойного! Амбалы на ярманке булгачат день со дня за подымки в нощный перегруз…
– Мало им пятиалтынника, терь к полтинничку подыми? И то на провианте! – негодует купец, – А на москатели да мануфактуре разной – рубль праздный?
– Помилуйте, так реки лёдами скуёт во дни? Образумятся, поди, за зимь… отступятся? Да и анафемы оныя…
– Большевики…, – подсказал матери Кирилл.
– Надолго ль власти удержат?
– Откель знать, маменька? Новы властники волею упрямы, забастовки устраивают! Навыдне шествие против земской управы собрали… Околотошник, што во милицию переписался, за порядок вступился, палаш по старой памяти обнажил, а анафем твой отмахнул оглоблей, хватил за шкирку да макнул челом в кобылий назём! Да не раз народишку в усладу!