Господа юмористы. Рассказы о лучших сатириках страны, байки и записки на полях
Шрифт:
Миша звонил мне несколько раз из Одессы с одним вопросом:
– Ну, когда напечатают?
Статью так и не напечатали. Представляете, уже шла перестройка, а про Жванецкого всё ещё было нельзя. Наверное, Коротич сослался на то, что я плохо написал. Но тогда бы можно было заказать ещё кому-нибудь, но не появилось ничего, ни моя статья, ни чужая.
С одной стороны, Мишу показывали по ТВ, с другой стороны, его не печатали и о нём в печати – ни слова.
В 90-х годах Жванецкий получил свой театр. Ему дали помещение на улице Горького,
В то время Миша сказал мне:
– Я счастлив. Я сейчас хорошо зарабатываю, поверь мне, Леонидик, хорошо.
Ну и правильно, он хорошо собирал публику, всегда аншлаги. Его любили по всей стране, благодаря телевидению он стал очень популярным.
Миша продолжал оставаться ревнивым к чужому успеху. Помню, праздновали мы день рождения Ромы Карцева у них в театре. Сначала Рома выступал перед небольшим количеством зрителей. Потом был фуршет. К концу вечера нас оставалось человек десять. Мы с конферансье Шимеловым расхулиганились, смешили публику. Гости смеялись, Миша мрачнел. Он не переносил чужого юмора.
Рома сказал нам с Шимеловым:
– Ребята, что-то вы разгулялись. Здесь шутит один человек. Смотрите, больше вас сюда не позовут.
Это он сказал прямо перед Жванецким.
Миша кивал. Все смеялись. Но смех смехом, а нас больше туда никогда не звали.
Уже в XXI веке Максим Галкин рассказывал, как они вместе со Жванецким и Гафтом были в гостях у кого-то на Рублёвке.
Миша за столом почитал свои бессмертные произведения. Народ смеялся, хвалил. После этого и Гафт стал читать свои стихи и эпиграммы. Народ опять живо реагировал. Миша мрачнел, опустил голову и собирал крошки с колен.
Гафт говорит:
– Миша, Миша, послушай, вот ещё эпиграмма.
Миша сказал сердито:
– Ты что, не видишь, что я занят.
Галкин очень смешно показывал и Гафта, и Жванецкого.
В Москве Жванецкий обязательно выступал как минимум раз в год, в зале Чайковского. Особенно хорош был его юбилейный вечер в честь 75-летия.
Его монологи читали знаменитости: Спиваков, Ярмольник, Инна Чурикова, Хазанов, Познер. Пели песни Алейников и Стоянов.
Миша со сцены говорил:
– Такие люди лишь бы к кому не придут.
Сам Жванецкий был в хорошей форме, читал всё новое. Особенно хорош был монолог про женщин в возрасте. Как в лучшие годы.
Жванецкий перед выступлениями жутко волновался. Где-то в году 2003-м мы с ним были в Одессе, на «Юморине». Миша перед выступлением за сценой метался по закулисью, жутко нервный. И даже его директор, Олег, сказал мне:
– Ты к нему сейчас не подходи, он ни с кем разговаривать не сможет, так нервничает.
Я уже выступил и пошёл в зал послушать Мишу.
На сцене его волнения не было видно, выступил он замечательно. Особенно хорош был монолог про Бабу Ягу.
В Одессе у Миши не было шанса провалиться, его там обожали, но он всё равно волновался. Настоящий артист. Даже Райкин перед выходом на сцену волновался.
80-летний его юбилей был довольно печальным. Начиная второе отделение, он вышел на сцену, потом снова пошёл за кулисы. По пути с кем-то поговорил в зале, ушёл со сцены, потом вернулся. Несколько раз принимался ругать телевизионщиков, которые поставили свой свет так, что Миша плохо различал тексты.
Тексты были уже слабее, чем на 75 лет. Я, глядя на него, расстроился. Такая глыба, и она тает. Знаю, потом он ещё ездил и хорошо выступал, но на этом юбилее уже не всё было в порядке.
В двухтысячных мы встречались только на «Юморине». Мы никогда с ним не были друзьями. Я к нему относился как к уникальному эстрадному писателю, а он, думаю, никак ко мне не относился. Нет, в 70—80-х у него ещё был ко мне интерес, но потом он так высоко поднялся, что меня там, внизу, еле различал.
Однажды, в середине 80-х, он был у меня дома в гостях. Совершенно случайно. Мне позвонил мой друг, композитор Владимир Мигуля, и спросил:
– Можно к тебе приехать с девушкой, чайку попить?
Я говорю:
– Конечно, приезжай.
Через часа два Мигуля приехал, но не один с девушкой, а ещё и со Жванецким.
Мы с женой растерялись. Я хорошо знал аппетит Миши. Он ел так, как никто. Я каждый раз поражался, как в него всё это помещается.
Они приехали, и он сразу заявил:
– Хозяйка, что есть в печи, всё на стол мечи. Есть хочется страшно.
Хозяйка выставила на стол то, что полагалось к чаю: бутерброды, печенье.
Миша возмутился, он рассчитывал поесть как следует.
Моя жена возмутилась тоже и сказала, что мы не готовы поставить ужин. Честно говоря, не ждали. Надо было заранее предупреждать. Возникла напряжёнка, но попили чаю с бутербродами, а ничего другого действительно не было, Мигуля же на чай договаривался.
Недели через три мы с женой Леной ужинали в ресторане Дома литераторов. К нашему столу подошёл Михал Михалыч и попросил у моей жены прощения, а жена моя попросила прощения у него. С его стороны это был джентльменский поступок.
Нечто подобное произошло у него и с Геннадием Хазановым. Из какого-то ресторана компанией они поехали к Хазанову домой. Был уже двенадцатый час вечера. Компания была хорошая: Евстигнеев с дамой, Миша тоже, ещё кто-то, уже не помню.
Сели на кухне, стали выпивать. Миша разошёлся, что-то кричал. Хазанов попросил Мишу говорить потише, потому что в соседней комнате спит его дочь, Алиса, а ей завтра рано вставать. Миша не угомонился, а стал кричать ещё громче.
В кухню вошла Алиса и попросила говорить потише: она не может уснуть.