"Господин мертвец"
Шрифт:
– Если не хотите считать меня офицером, воля ваша, - сказал он небрежно, - Но вам придется считаться с тем, что я – собственность Ордена Тоттмейстеров. Вы знаете, что тоттмейстеры обычно делают с теми, кто покушается на их собственность?
Это заставило их задуматься. Но ненадолго.
– Тут твоих тоттмейстеров власти нету, - удовлетворенно осклабился один из пехотинцев, - И смертоед твой нам не указ. Тут оберст командует, понял, падаль? Пока твои тоттмейстеры у себя в замке мертвячек сношают!..
Все засмеялись. Смех был хриплый, как треск ржавой пружины, которую заводят невидимым
– Не худо вы тебе ваткнуться, мясо гвилое, - человек, подошедший к нему поближе, отчаянно шепелявил. И Дирк уже достаточно привык к яркому свету, чтобы понять, отчего – нижняя челюсть его распухла, разбитые губы вздулись язвами, а в передних зубах зияли хорошо заметные пустоты.
«А у Крамера хороший удар, - рассеянно подумал Дирк, глядя в незнакомое лицо и пытаясь отыскать в нем какие-то чувства, кроме звенящей от напряжения ненависти, исказившей и так изуродованные черты, - Жаль, он не расстрелял этого ублюдка, когда была возможность».
– Перерезать ему шею, Людвиг? – его товарищ сноровисто извлек нож и подошел ближе. Электрический свет заплясал желтыми искрами на полированной стали, - Молчаливые покойники нравятся мне куда больше.
Людвиг, к которому он обращался, тоже был неподалеку. Он у них, видно, был за старшего. Дирк мог бы угадать это и без слов, того выдавала даже поза, манера держаться и особенная, присущая только вожакам, сдержанность. Все вожаки похожи друг на друга, такая уж порода. Из безликой серости солдатских шеренг их выделяет какая-то хищная собранность, в которой угадывается гул затаенной энергии.
– Не надо резать, - рассудительно сказал тот, кого они называли Людвигом, - Надобности нет, ребята. Кричать он тут может в свое мертвячье удовольствие, разве что крыс всполошит… Хочешь покричать, покойник?
Дирк машинально изучал его взглядом и не находил ничего такого, что могло отличить бы этого человека от прочих. Поджарый, тощий, как и все здесь, черты лица хищно обострены, но ничего порочного в них не угадывается. Лицо как лицо. Наверно, даже симпатичное и вполне молодое, лет этому Людвигу не больше двадцати пяти. Вот только глаза все портят. А точнее – суетливый блеск в них. Особенный блеск трусливого убийцы, который пытается заглушить словами собственные мысли и в то же время плотоядно предвкушает то, что вскоре произойдет. Судя по тому, как была подогнана форма, как он носил сапоги, как держал оружие, Дирк понял, что парень не первый год топчет фландрийскую грязь. Из ветеранов, значит.
– Я такой же солдат, как и ты, - сказал ему Дирк ровно, - Просто я уже мертв, а ты еще нет. Но мы по одну сторону, ты же знаешь это. Мы оба бьемся за Германию, оба льем за нее кровь, только твоя кровь – еще теплая и горячая.
– Я – человек, - медленно, с расстановкой, ответил Людвиг, не сводя с растянутого на дыбе «Висельника» горящего взгляда, - Я бьюсь за свою землю и свою родину. И не смей нас сравнивать, смердящая падаль, тоттмейстерская кукла… Эрнст! Если он скажет еще слово, отрежь-ка ему язык.
Эрнст, плотный детина с
– Сделаю.
Этот был из другой породы. Не матерый фронтовик вроде их вожака, но сильный, ловкий и уверенный в себе мальчишка, всего несколько месяцев назад миновавший ту линию, за которой уже мог претендовать на статус мужчины. Такие хорошо умеют выживать в самых разных условиях, даже на фронте. Природа наделяет их врожденной звериной ловкостью, силой – физической и душевной – и готовностью выполнять приказы вожаков. Такие, как этот Эрнст, обладают способностью выбираться сухими из воды, просто следуя инстинктам, на зависть самым закаленным ветеранам. Сейчас Эрнст многозначительно поглядывал на висящего Дирка, поигрывая желваками и похлопывая ладонью по рукояти длинного ножа. Пытался выглядеть хладнокровным и уверенным в себе. И наверняка верил, что у него это получается.
Третий смотрел на него с самой настоящей ненавистью. Долговязый, тощий как прочие, но тощий по-особенному, как обтянутый кожей скелет. Причина его ненависти была ясна – правую руку он держал на перевязи. По неестественно вывернутому запястью Дирк с удовлетворением понял, что именно эту руку он успел сломать до того, как палица выбила из его собственной головы тающие снежинки сознания.
Четвертым был пехотинец с разбитой и опухшей челюстью. Он разглядывал тело Дирка, заворожено, не отводя глаз. Наверно, уже мысленно снимал с него кожу. У него было лицо человека, вдохновенно изучающего поданное ему кельнером меню.
Не остановятся, понял Дирк. Слишком далеко зашли. Любое его слово только раззадорит их, сделает еще более нетерпеливыми и жестокими. Сейчас им самим отчаянно страшно и стыдно. И эти ощущения они глушат в себе ненавистью. И чем больше собственный страх, тем сильнее они ненавидят мертвеца, растянутого на веревках, тем с большим удовольствием они растерзают его.
«Мейстер, - мысленно позвал Дирк, - Кажется, я оказался в скверной ситуации. Мейстер!».
Ответа не было. Словно он кричал в холодную пещеру, где слова таяли, не в силах породить даже эха. Он попробовал несколько раз – без всякого толка.
Должно быть, тоттмейстер Бергер сейчас спит глубоким сном. Неудивительно, учитывая, что он провел несколько дней в бессонном трансе, а после сражался с драуграми. Сознание мейстера отключено от реальности и не воспринимает мысленный зов своего мертвеца.
Значит, в этом бою он, Дирк, остался без подмоги.
– Выглядит как комок смердящего говна, - с чувством сказал долговязый и тощий, с рукой на перевязи, - Только взгляните на это. В жизни такой дряни не видел. И две дырки в груди. Застрелили тебя, что ль, падаль?
Дирк механически опустил взгляд на свое тело. Кожа была сероватого оттенка с синим отливом, как у многих мертвецов, отслуживших полтора года и более в Чумном Легионе. Не кожа, а старая оберточная бумага. Она казалась тонкой и очень гладкой, и вены под ней выглядели тончайшими, не толще нитки, тенями. В остальном – вполне человеческое тело. Дирку нечего было стыдиться, он знал, как выглядит, но все равно ощущал себя сейчас до крайности беспомощным и беззащитным, словно кто-то обнажил самую уязвимую его часть.