Господин посол
Шрифт:
– Как прошла церемония?
– Гораздо лучше, чем можно было ожидать. Трудно поверить, но наш посол выглядел весьма импозантно. Он держался, как опытный дипломат.
– Ничего не скажешь, внешность у него для этой роли подходящая.
– Больше того, от него исходит какой-то магнетизм. У меня нет никаких сомнений: президенту Эйзенхауэру наш индеец понравился. И не удивительно. В жизни не встречал более обаятельного негодяя.
Когда покончили с коктейлями, Грис сказал:
– Я неспроста спросил, не боишься ли ты себя скомпрометировать. Что скажет Габриэль Элиодоро, если узнает, что ты поддерживаешь дружбу с таким ренегатом, как я?
– Очевидно, ему уже известно об этом.
Грис спокойно кивнул головой.
–
– Вы уверены, что это один и тот же человек?
– Абсолютно. Я убежден также, что немного погодя он появится в дверях этого зала, постаравшись, чтобы я его заметил. И то, что он старается мозолить мне глаза, наводит меня на мысль, что тот, кто его посылает следить за мной, видимо, хочет меня запугать.
– Если бы только это. Вам надо быть осторожнее.
– Пабло жевал маслину.
– А кто этот тип? Латиноамериканец?
– Нет. Высокий, статный блондин. Мне почему-то кажется, что он ирландец. Однако поговорим о более приятных вещах. Что будем есть? Я предлагаю лангуста по-ньюбергски.
– Превосходно.
– Вино?
– На ваш вкус. Но не забудьте, что я вас пригласил обедать...
– Поругаемся при расчете.
Пока профессор изучал карту вин, Пабло его разглядывал. В свои пятьдесят семь лет Леонардо Грис казался таким же сильным и энергичным, как и десять лет назад, когда преподавал литературу в федеральном университете Серро-Эрмосо. Он овдовел сорока с небольшим лет и так и не женился. У Гриса не было детей, и поэтому к своим студентам он питал отцовскую привязанность. Взгляд его глаз был на редкость выразительным: добрый и вместе с тем твердый, серьезный и веселый, полный веры и скептический. Гладкая кожа его смуглого лица еще сохранила упругость, а иссиня-черные брови красиво контрастировали с серебряной головой. На лекциях и докладах Грис умело пользовался своим низким и богатым интонациями голосом. "Этот человек, - думал Пабло, - один из очень немногих, в чьем присутствии я чувствую себя настолько свободно, что готов открыть душу, поделиться своими самыми сокровенными мыслями".
– Прошлой ночью, - сказал Грис, когда принесли еду, - мне снился странный сон. Будто на пустынной темной улице я встретил доктора Морено. Я поспешил к нему, хотел обнять, но он, заметив меня, ускорил шаг и жестами показал, что не желает со мной говорить. Я проснулся в тревоге. И, подумав, пришел к заключению, что сон мой вызван чувством вины перед доктором Морено.
– А почему вы должны чувствовать себя виноватым перед ним? Потому лишь, что он мертв, а вы живы?
Грис с сомнением пожал плечами.
– Если размышлять здраво, я не виноват... Ведь я хотел остаться с Морено, но он настоял, чтобы я бежал. И не только настоял - приказал.
Ярко-красный панцирь лангуста на тарелке Гриса напомнил вдруг Пабло его картину, которую он не мог кончить уже несколько месяцев.
– В ту ночь в мексиканском посольстве, - сказал он тихо, продолжая разглядывать лангуста, - нам не удалось поговорить как следует. После того, как вам было предоставлено политическое убежище, посол поместил вас в комнатах верхнего этажа, лишив возможности поддерживать связь с внешним миром... Признаюсь, не раз при наших встречах здесь, в Вашингтоне, мне хотелось поговорить об этом, но я не решался...
– Вот видишь!
– рассмеялся Грис.
– А все потому, что в глубине души ты согласен со мной: мне не следует слишком гордиться тем, что я остался жив в ту трагическую ночь.
– Ну, это вы зря, профессор! Просто мне не хотелось возвращаться снова к грустным воспоминаниям. Я могу совершенно откровенно сказать вам, что я об этом думаю. Изгнание не тяготит вас, ваше моральное и материальное состояние превосходны, ваши коллеги по университету и студенты восхищаются вами и уважают вас, вы пользуетесь относительным комфортом, ходите в библиотеку Конгресса, посещаете картинные галереи, концерты, интересные спектакли... А отвратительный (или прекрасный) призрак, притаившийся у вас в мозгу, оживает, едва мы засыпаем, чтобы прошептать нам на ухо обвинение, которого мы так боимся... Ведь согласно мифологической традиции к слову "изгнание" положено добавлять эпитет "горькое".
– Возможно, ты прав.
Наступило короткое молчание, и Пабло Ортега занялся лангустом, а когда он поднял глаза на друга, тот сказал:
– Я уверен, что доктор Хулио Морено не кончил жизнь самоубийством.
– Что?
– Пораженный Ортега наморщил лоб.
– Никто не знал Морено, как я. Он ценил жизнь не только других, но и свою собственную. И никогда не брал в руки оружия. В ту ночь у него не было при себе даже перочинного ножа... Ты помнишь, что для нас тогда создалось безнадежное положение?.. Габриэль Элиодоро со своими наемниками наступал на дворец. Нас было двести человек, готовых сопротивляться до конца. Морено созвал нас и сказал: "Я не хочу, чтобы кто-нибудь жертвовал собой. Даже мысль о бесполезной смерти мне ненавистна. Сложите оружие и поступайте затем, как заблагорассудится: сдавайтесь или бегите. Я вас освобождаю от каких бы то ни было обязательств по отношению к моему правительству. Спасибо за все. И да благословит вас бог!" Когда я возразил, что в случае ареста ему грозит расстрел, Морено ответил: "От мертвого или от живого, им от меня не избавиться".
Грис отпил вина, бросил взгляд на дверь, а затем снова посмотрел на друга.
– За пятнадцать минут до того, как дворец был захвачен, я поспорил с Морено. Мы остались одни в огромном здании. Он был бледен, в холодном поту и дышал с трудом. Я не соглашался уходить, но он продолжал отсылать меня. И лишь один довод мог меня убедить: продолжать дело революции за рубежом, поскольку новое правительство Морено считал "белым". "Я очень стар и слишком болен, чтобы сопровождать тебя", - сказал он и буквально вытолкал меня из опустевшего дворца. Это решение покинуть друга одного в окружении врагов было для меня самым тяжелым за всю жизнь. Несколько минут спустя, Пабло, я стучался в твою дверь. А остальное тебе известно.
– Но для чего Каррера и его бандиты создали версию о самоубийстве Морено?
– Сохранить жизнь человеку, который пользуется уважением не только у себя в стране, но и за границей, - значит, стараться удержать в руках горячую картофелину. Если бы они его расстреляли, мировое общественное мнение заклеймило бы их позором. Выдумав же историю о самоубийстве, злодеи не только избавились от затруднения, но и смогли совершить еще большую подлость - солгать, будто Морено покончил с собой потому, что боялся расследования деятельности его правительства, угрожавшего ему раскрытием темных делишек, которые он якобы совершал ради собственной выгоды. Теперь понимаешь?
Ортега был поражен.
– Значит, не исключено, что Хулио Морено был убит самим Габриэлем Элиодоро?
Грис пожал плечами.
– Здесь я ничего не могу утверждать. Думаю, что из правительственного дворца его увезли в какую-нибудь загородную тюрьму и только потом тайно убили. Показательно, что ни одному журналисту, ни одному иностранному корреспонденту не было разрешено увидеть его труп. Сакраментские газеты ограничились лишь кратким сообщением о самоубийстве Морено. Ни одного снимка не было опубликовано. И до сегодняшнего дня никто не знает, где его похоронили.
– Помолчав, Грис повторил: - Я убежден, что доктор Хулио Морено не кончал жизнь самоубийством.
– Но, заметив, что Пабло слишком взволнован, переменил тему: - Какие у тебя известия от дона Дионисио?