Госпожа ворон
Шрифт:
К вечеру вернулся посыльный с верфи — Ном-Корабел сообщал, что танша не появлялась, и присланный ей Маатхасом фрегат стоит целехонек, где ему и положено. Когда тану Яввуз не появилась и за ужином, Тахбир решился на отчаянный шаг: велел принести письменный принадлежности, наскоро написал послание и вручил очередному гонцу. Делать нечего: мало вероятно, но, если есть хоть один шанс из тысячи, что Бансабира сорвалась ни с того, ни с сего, и тайком уехала к Маатхасу, стоило спросить соседа, так ли это. Пусть, окажись Бану у него, он сообщит об этом тайно, никто в родном уделе не восставит госпоже в вину исчезновение.
В трапезную на ужин спустился немного оклемавшийся Русса, который имел вид до того убитый горем, что становилось ясно: затею с письмом Сагромаху он одобрил без всякой надежды на успех.
К этому сроку подоспел Гистасп. Чуточку более добродушный и довольный, чем обычно, хотя, учитывая задержку и особливую важность для Матери Лагерей пунктуальности, мужчине наоборот следовало выглядеть поскромнее. Он с поклоном вошел в трапезную и, уловив витавшую в воздухе недосказанность и напряженность, замер у порога. Услышав новости, альбинос впал в недоумение. Что значит "пропала"? Как — "пропала"?
Он ничего не сказал вслух и принялся лихорадочно соображать. Неужели те, кто злоумышляет против него, на самом деле таким образом просто хотели припугнуть таншу? Что, если расчет был сделан на то, что Гистасп, как особо приближенный, непременно поделится случившимся с госпожой, а та, в свою очередь сделает какие-нибудь весомые выводы. В конце концов, как много он знает о ее делах на самом деле?
Многие урожденные аристократы были недовольны и дележом добычи после войны, и политикой в отношении хатов. Кто знает, сколько у нее врагов на самом деле? Гистасп успел в праздности позабыть, но ведь еще совсем недавно было совершенно нелепым и даже абсурдным представить, чтобы он знал о ней все или хотя бы больше половины. Путешествие в Орс должно было наглядно убедить: сколь бы близко ты ни подошел к Матери Лагерей, о подлинном расстоянии между вами знает только она.
Но, если предположить, что в таких измышлениях альбинос был прав, это означало, что в сложившейся ситуации виноват он один. Не нашел времени переговорить, не поставил в известность, не уберег и попросту подставил. Предал доверие, как в тот день, когда она вошла в шатер, а он вместо поздравления с успехом был вынужден передать ей тело покойного отца.
Внезапное открытие, всполошило мужчину.
— Гистасп? — Тахбир выжидающе осматривал генерала, хмурясь и силясь понять, что тот удумал.
— Есть одна мысль, — внезапно сообщил мужчина. — Я проверю.
Тахбир, не отзываясь, продолжал ощупывать генерала взглядом: да что у него на уме? Но Гистасп имел вид столь решительный, какого прошедшим годы войны в лагере Бану не приходилось видеть с памятной обороны в землях дома Ююл, когда шансы победить были совсем не велики, и напористость солдат стоять насмерть превосходила все мыслимые пределы.
Во избежание неудач, все родственники старше четырнадцати лет, все командиры, солдаты, телохранители, без числа "меднотелых", сотня Серта, даже Лигдам — все приняли участие в поисках: не только окрестности и места, где таншу видели чаще всего; не только отдаленные мастерские и кузницы — следовало проверить каждый закоулок в чертоге и прилегающем городе. Каждую храмовую подсобку, прачечную и склад.
Когда большинство разбрелось, Гистасп подозвал пару помощников, дошел до нужного места, приказал открыть дверь. Потом поднял повыше факел и мужественно шагнул в непроглядную тьму склепа.
Гистасп продвигался осторожно, чувствуя, как недостойно и постыдно от каждого стороннего призвука где-то внутри вздрагивает червячок тревоги. Он ли это, генерал армии? Гистасп имел уйму в жизни достоинств, умел выглядеть непринужденным и бесстрашным в любой ситуации, но никому никогда бы не сказал, что всерьез побаивался кладбищ и склепов. Составлять компанию местным всегда представлялось ему самой незавидной в жизни участью.
Наконец, вдалеке мелькнула оранжевая точка. Это явно догорал факел, принесенный сюда кем-то накануне. Система вентиляции в огромной фамильной усыпальнице была сооружена так же давно, как и сам склеп, и уже тогда, на заре времен, хорошо отлажена. Когда Гистасп впервые оказался здесь в числе провожающих в путь к перерождению Эдану Ниитас, сразу признал: древние люди были мудры и искусны. Гораздо больше, чем его современники. Несмотря на то, что склеп уходил несколько под землю, прячась в недрах минувшего во тьме времен отрога Астахирского хребта, подача воздуха здесь была продумана идеально. Поэтому и посетители не задыхались, и воздух никогда не казался застоявшимся (разве что немного — в дни сырости), и факелы горели до победного.
Раздался тихий шелест дыхания. Гистасп неприятно поежился и чуть прибавил шагу. У захоронения Сабира Свирепого, зябко кутаясь в плотный плащ, подбитый соболем, спала его достославная дочь. Она сидела на вымощенном тяжелой гранитной плиткой полу, застеленном специально принесенным одеялом. Спиной Бансабира опиралась на боковую плиту могилы, запрокинутая голова молодой женщины была лишена надежной опоры и время от времени неустойчиво перекатывалась с плеча на плечо.
Факел, освещавший для Бану дорогу к захоронению отца и закрепленный теперь над ним, легонько трепетал от сквозняка.
От появления где-то поблизости тусклого света, Бану нахмурилась, заморщилась, попыталась отвернуться, отчего несильно стукнулась головой о камень, и в итоге проснулась. Увидев факел, снова нарочито крепко зажмурилась и отвернулась — глаза внезапно заболели: будто она снова была ученицей в Храме Даг и впервые вышла на солнце.
Гистасп расценил жест как проявление усталости, растерянности и протеста и, поколебавшись, наклонился, аккуратно положив свободную руку на плечо Бансабиры. Легонько встряхнул и позвал:
— Тану.
Бансабира отозвалась не столько на прикосновение, сколько на голос.
— Ги… стасп? — по слогам выдохнула она, не открывая глаз, и не отрываясь от сна. Светленькая голова снова свесилась на плечо и неожиданно повлекла за собой всю Бану — танша начала заваливаться. Гистасп поймал вовремя. За плечо, совсем не аккуратно.
Бансабира разлепила глаза.
— Что-то стряслось? — недовольно отозвалась она. И тут же, медленно просыпаясь, добавила:
— Уже вернулся?