Госпожа
Шрифт:
– Я хочу увидеть Сорена. Сейчас же, - сказал Уесли.
Кингсли поправил сюртук и разгладил жилет.
– Ответь сначала на два вопроса. Тогда я позволю увидеться с ним.
– Ладно. Как скажешь. Что за вопросы?
– Вопрос первый: правда, что ты помолвлен с ней?
Уесли прищурился на Кингсли, который в ожидании постукивал носком своих дурацких сапог по полу.
– Да. Прямо перед тем, как ее похитили, мы отправились на конную прогулку. Я попросил ее выйти за меня. Когда мы вернулись, она ответила «да».
Кингсли кивнул и потер
– Второй вопрос. Ты попросил ее выйти за тебя до или после травмы головы?
– Тебе кто-нибудь говорил, что ты мудак?
– спросил Уесли, снова приближаясь к нему. Однако, на этот раз, более осторожно. Если Кингсли снова прижмет его к стене, Уесли знал, что его точно стошнит.
– Oui. Но только однажды. И я убедился, что больше этого никогда не произнесут. Пойдем. Хочешь увидеть священника? Я покажу тебе священника.
Кнгсли начал поднимать по лестнице, и у Уесли не было выбора, кроме как следовать за ним. Он заметил, как Кингсли слегка поморщился, когда они свернули за угол и направились на третий этаж. Он был ранен? На Кингсли тоже кто-то напал?
– С тобой все в порядке?
– спросил Уесли, его ненависть временно уступила место лучшим чувствам. Кингсли мог быть мудаком всей вселенной, но Уесли не мог видеть чью-то боль.
– Можно с уверенностью сказать, бывало и лучше.
– На тебя тоже кто-то напал?
– Я бы не назвал это нападением.
– Тогда как бы ты это назвал?
– Я бы назвал это одной из лучших ночей в моей жизни.
Кингсли больше не проронил ни слова, пока они шли по коридору и свернули в комнату справа.
– Боюсь, le pr^etre будет не так добр с тобой.
– Меня это мало волнует. Мне нужно поговорить с ним.
– Если ты настаиваешь.
– Кингсли открыл дверь в комнату в конце коридора. Глаза Уесли распахнулись, когда он увидел представшую перед ним сцену. На полу, у ножек самой огромной красной кровати, которую он когда-либо видел, сидел Сорен, его блондинистая голова была склонена, глаза закрыты.
– Говори. Хотя он может не ответить.
– Какого черта…?
– Он угрожал позвонить в полицию, - как ни в чем не бывало, ответил Кингсли.
– Полиция, церковь и весь город, штат и федеральные власти. Я не мог этого допустить. Ради его же блага.
– Так ты...
– Накачал его. И заковал в наручники. По крайней мере, еще час он будет в отключке под той дозой, что я ему дал.
– Ты накачал наркотиками Сорена?
– У меня очень хорошо укомплектован медицинский кабинет на случай чрезвычайных ситуаций.
– Ты сумасшедший.
Кингсли так небрежно пожал плечами, словно так мог сделать только француз.
– Думаешь, честная игра? Теперь его очередь походить в наручниках.
Уесли мог только пялиться на Сорена на полу. Даже в бессознательном состоянии он сохранял величие в своей черной сутане и белом воротничке. Единственный раз, когда Уесли разговаривал лицом к лицу с мужчиной, на нем была обычная одежда.
– Он священник, -
– Да. И, вероятно, самый лучший священник в Америке, если не во всем мире. И если он хочет оставаться священником и вернуть свою любовницу, тогда лучше не обращаться к властям. Только я могу защитить его секреты. Он мне потом еще спасибо скажет.
Кингсли закрыл дверь и начал идти по коридору.
– Кингсли, мы должны позвонить в полицию. Мне наплевать, что произойдет с Сореном, с тобой или даже со мной. Мы тратим время впустую. Мы даже не знаем, где она.
– Если твою машину угоняют, ты звонишь в полицию. Но ты не обращаешься туда из-за по-настоящему серьезных проблем. Я знаю, кем была твоя невеста, и поверь мне, если тебе дорога жизнь твоей возлюбленной, ты доверишься мне - обращение к властям равносильно смерти для нее.
Истинность слов подтверждалась взглядом Кингсли. Несмотря на то, как сильно не хотел Уесли верить ему, что-то подсказывало, что что бы ни произошло с Норой, ее похитили не с целью выкупа, не ради шутки или игры.
– Женщина, которая удерживает Нору, способна на убийство. Она уже делала это. Так же она готова умереть сама. Что-то подобное она уже проделывала. Опасная комбинация. Мы поднимаем тревогу, ревут сирены, и Нора погибает.
– Откуда ты знаешь, что этот человек готов умереть?
– Потому что, mon petit prince, она меня разозлила. А это явный показатель того, что она намерена умереть.
Резкие слова Кингсли никак не успокоили.
– Они ведь не убьют Нору? Слова на стене...
– прошептал Уесли, его сердце сжалось, когда он вспомнил тот страх, увидев слова на французском, даже не понимая их значения.
– Сорен сказал, они переводятся как «я убью суку».
– Если это тебя успокоит, «сука» - не твоя Нора. Эту историю тебе расскажет священник.
– Нет. Ты накачал его, так что теперь ты должен мне все рассказать.
– Уесли уставился на Кингсли. Кингсли мог быть сильным и опасным, но ему тоже было больно, и боль делала его уязвимым. В этот раз Уесли не отступится.
– И ты сделаешь это сейчас.
Кингсли тяжело выдохнул через нос и снова пожал плечами.
– Эти слова «Я убью суку» были произнесены тридцать лет назад женщиной, на которой священник женился, когда тому было восемнадцать. Его жена, Мари-Лаура... моя сестра.
– Тридцать лет назад... Сорен был женат на твоей сестре?
– Да. Брак по расчету. Таким он должен был быть. Сорен сказал ей, что он будет таковым. Но она хотела большего, больше, чем он мог дать.
– Она была влюблена в него?
– Oui, или все, что у нее было в сердце, что могло сойти за любовь. «Наваждение» будет более подходящим словом. Когда она узнала, что он любит другого, она сказала эти слова как угрозу. По какой бы то ни было причине, она ждала тридцать лет, чтобы воплотить ее.