Государь (сборник)

Макиавелли Никколо

Невозможно представить, чтобы частное лицо, выросшее в республике и ставшее ее государем благодаря доблести или удаче – если этот человек знает историю и чтит память древности, – чтобы он не захотел быть для своей родины при республиканском правлении скорее Сципионом, нежели Цезарем, а при монархическом – скорее Агесилаем, Тимолеоном и Дионом, нежели Набидом, Фаларидом или Дионисием, потому что первых в исторических повествованиях превозносят даже чрезмерно, а вторых смешивают с грязью. И можно видеть, что Тимолеон и прочие обладали у себя на родине не меньшей властью, чем Дионисий и Фаларид, но в то же время жили в неизмеримо большей безопасности.

Пусть никто не обольщается славой Цезаря, которого писатели так расхваливают; эти люди ослеплены его удачей и находятся под впечатлением долговечности империи, правители которой носили его имя и не допускали свободных суждений об этом человеке. Но кто желал бы узнать мнение свободных писателей, пусть обратится к их высказываниям о Катилине. Проступок же Цезаря настолько предосудительнее, насколько совершенное преступление хуже только задуманного. Достойно внимания, сколько хвалы расточают Бруту, воздавая должное врагу Цезаря, когда невозможно порицать его самого.

Пусть тот, кто стал государем своей республики, задумается, насколько больших похвал, после того как Рим стал империей, удостоились императоры, жившие по закону, как добрые правители, по сравнению с теми, что поступали иначе; он увидит, что у Тита, Нервы, Траяна, Адриана, Антонина и Марка не было нужды в преторианцах или в многочисленных легионах для охраны, им было достаточно собственного добронравия, народной любви и благосклонности Сената. Он увидит также, что Калигулу, Нерона, Вителлия и других преступных императоров их восточные и западные полки не спасли от врагов, которых они приобрели своими дурными нравами и распущенностью. История каждого из них могла бы стать хорошим пособием для государей, указывающим пути славы и позора, пути безопасности и вечного страха, ведь из двадцати шести императоров, что правили от Цезаря до Максимина, шестнадцать были убиты, и только десять умерли своей смертью. И если среди погибших было несколько достойных правителей, таких как Гальба и Пертинакс, то их погубила испорченность, посеянная их предшественниками среди солдат; если же кто-нибудь из негодяев умер собственной смертью, как, например, Север, то этим он обязан своей необыкновенной удаче и своей доблести, что редко соединяется в жизни одного человека. Эта история показывает также, каковы установления правильной монархии, – ведь все императоры, получившие власть по наследству, за исключением Тита, были дурны; те же, кто получил ее по усыновлению, в частности пятеро императоров от Нервы до Марка, – те были достойными, но когда власть стала переходить по наследству, империя двинулась к своей гибели.

Итак, пусть государь возьмет отрезок от Нервы до Марка и сравнит его с предыдущим и последовавшим временем, а затем пусть решит, когда ему было бы предпочтительнее жить и управлять. В правление достойных императоров он увидит повсюду картины мира и правосудия, безмятежного государя в кругу довольных граждан; увидит полновластный Сенат, уважаемых чиновников, богатых людей, на достояние которых никто не посягает, почет, воздаваемый доблести и благородству, увидит царящие повсеместно покой и благоденствие; в то же время – никаких следов зависти, произвола, продажности, властолюбия; золотые времена, когда всякий может иметь и отстаивать любое мнение. В конце концов перед таким государем склоняется весь мир, император наслаждается преклонением и славой, народы – взаимной любовью и безопасностью.

Пусть затем государь рассмотрит подробности царствования других императоров; он увидит кровавые войны, раздоры и заговоры, жестокости, творимые и в военное, и в мирное время; бесконечные покушения и гибель властителей, гражданские войны, нашествия, неслыханные и невиданные в Италии бедствия, ее разграбленные и разрушенные города. Ему представятся сожженный Рим, разоренный собственными гражданами Капитолий, запустение в древних храмах, несоблюдение обрядов, беззастенчивые прелюбодеяния; море ему покажется покрытым сосланными, утесы – обагренными кровью. В Риме творятся бесчинства; знатность, богатство, прошлые заслуги и в особенности добродетель почитаются смертным грехом. Клеветников награждают, подкупленные рабы доносят на своего хозяина, вольноотпущенники – на господина; у кого нет врагов, того притесняют друзья. Увидев все это, государь поймет, чем обязаны Цезарю Рим, Италия и весь мир.

И без сомнения, если такой государь рожден человеком, то он устрашится примера дурных времен и воспылает жаждой следовать хорошему. Наконец, поистине, если государь ищет мирской славы, пусть постарается стать во главе испорченного города, но не затем, чтоб погубить его, как Цезарь, а чтобы возродить его, как Ромул. И поистине, небеса не могут даровать людям лучшего случая прославиться, да и люди не могут лучшего пожелать. Если бы для благоустройства города необходимо было отказаться от власти, то тот, кто не захочет утратить титул, заслуживает некоторого извинения; но кто может остаться государем и дать городу правильное устройство, то тому оправдания нет. В общем, пусть знают те, кому небеса подарили такой случай, что перед ними две дороги: одна ведет к безопасной жизни и посмертной славе, а вторая – к беспрерывным терзаниям.

Глава XI

О религии римлян

Хотя первооснову Риму дал Ромул, из-за чего римлянам следует почитать его как отца и воспитателя своего города, установленные Ромулом порядки оказались, по воле небес, несоизмеримыми с римским величием, почему Сенат и избрал его преемником Нуму Помпилия, чтобы последний заполнил пробелы, оставленные предшественником. Нума замыслил внедрить в диком народе гражданские обычаи мирными средствами и при этом обратился к религии, как вещи совершенно необходимой для поддержания гражданской жизни; благодаря заложенным им основам благочестия на протяжении веков никто не мог сравниться с этой республикой в отношении страха Божия, что способствовало всем предприятиям Сената и великих римских вождей.

Если судить по бесчисленным деяниям римского народа в целом и отдельных римлян, то можно убедиться, что жители этого города гораздо сильнее опасались нарушить клятву, чем закон, как люди, более почитающие могущество Божие, нежели человеческое. Это явственно видно на примерах Сципиона и Манлия Торквата; после поражения, которое римляне потерпели от Ганнибала при Каннах, множество граждан собралось на сходку; опасаясь за судьбы отечества, они порешили покинуть Италию и удалиться на Сицилию; узнав об этом, Сципион явился к римлянам и с обнаженным мечом в руке заставил их поклясться, что они не покинут родины.

Люций Манлий, отец Тита Манлия, прозванного впоследствии Торкватом, подвергся обвинению со стороны народного трибуна Марка Помпония; накануне суда Тит явился к Марку и под угрозой смерти заставил его принести клятву, что тот снимет свое обвинение против его отца; принеся эту вынужденную клятву, Марк действительно отказался от обвинения. Так эти граждане, коих не в состоянии были удержать в Италии любовь к родине и ее законы, могли быть остановлены клятвой, вынужденной силой; так упомянутый трибун исполнил данное обещание, невзирая на ненависть к отцу, на обиду, нанесенную ему сыном, и на ущемление своего достоинства; и все только благодаря заветам благочестия, утвержденным в городе Нумой.

Если вникнуть в римскую историю, станет понятно, сколь много значила религия для управления войском, для воодушевления народа, для поддержания добрых нравов и нетерпимости к дурным. И если бы встал вопрос, какому государю Рим обязан больше, Ромулу или Нуме, я полагаю, что на первом месте следовало бы поставить Нуму, потому что там, где есть благочестие, легко укореняется воинская доблесть; но там, где присутствует только военное искусство и нет благочестия, навряд ли удастся распространить последнее. Очевидно, что для устройства Сената и для учреждения других военных и гражданских порядков Ромулу не нужно было ссылаться на Бога, но это было необходимо для Нумы, который измыслил свою дружбу с нимфой, якобы передававшей через него советы для народа. Все это понадобилось Нуме для установления новых и необычных порядков в городе, для чего ему мало было собственного влияния.