Государь (сборник)
Шрифт:
Противоположным образом поступил Аппий Пульхр во время Первой Пунической войны в Сицилии. Перед схваткой с карфагенским войском он велел гаруспикам приступить к гаданиям, и когда те сказали, что цыплята не прикасаются к пище, он воскликнул: «Посмотрим, не захотят ли они пить!» – и приказал бросить цыплят в море. Сражение он проиграл и был за это в Риме осужден, Папирий же осыпан почестями, и не за то, что один проиграл, а другой победил, а за то, что первый из них переиначил предсказание безрассудно, а второй – с благоразумием. Ведь гадания служили только для того, чтобы придать солдатам в бою уверенности, которая почти всегда обеспечивает победу. Подобных правил придерживались не только римляне, но и другие народы; я думаю, стоит привести такой пример в следующей главе.
Глава XV
Самниты, доведенные до отчаянного положения, прибегли к религии
Самниты потерпели несколько поражений от римлян, и самое сокрушительное из них последнее – в Тоскане; их войско и полководцы были уничтожены, их союзники, тосканцы, французы и умбры, – побеждены; «пес suis пес externis viribus iam stare poterant; tamen bello non abstinebant, adeo ne infeliciter quidem defensae libertatis taedebat, et vinci quam non tentare victoriam, malebant» [10] .
Самниты
Против них выступил Папирий, который сказал, воодушевляя своих солдат: «Non enim cristas vulnera facere, et picta atque aurata scuta transire romanum pilum» [11] . Чтобы развенчать в глазах солдат вражескую клятву, он добавил, что она послужит самнитам не на пользу, а на устрашение, потому что заставляет их бояться и сограждан, и богов, и противника. В схватке самниты были разбиты, ибо римская доблесть и страх, испытываемый самнитами после прежних поражений, возобладали над упорством, внушенным религиозным обрядом и данной клятвой. Все же, как мы видим, они прибегли именно к этому средству для того, чтобы вернуть надежду на возвращение утраченной доблести. Вот свидетельство того, какие упования можно возлагать на правильно употребленную религию. И хотя упомянутые события относятся скорее ко внешним делам, я посчитал нужным поместить рассказ о них здесь, чтобы не возвращаться дважды к этому примеру, который затрагивает одно из важнейших установлений Римской республики.
Глава XVI
Народ, привыкший подчиняться одному государю, навряд ли сохранит свободу, случайно обретя ее
Сколь трудно будет народу, привыкшему к единоличному правлению, сберечь обретенную свободу, как случилось в Риме после изгнания Тарквиниев, показывает множество примеров, сохраненных древними историками. Это и понятно: ведь такой народ есть не что иное, как несмышленое животное, по натуре дикое и свирепое, но выросшее в рабстве и неволе, и если оставить его на произвол судьбы, то, не умея найти себе корма и укрыться от опасности, оно станет добычей первого, кто пожелает его стреножить.
То же самое происходит и с народом, привычным к тому, чтобы им управляли другие. Ничего не разумея в общественном обвинении и защите, не будучи знаком с другими государями и признан ими, он быстро попадает под ярмо, которое, как правило, еще тяжелее, чем только что сброшенное им. И все это в том случае, если масса не развращена. Ведь народ, целиком охваченный разложением, не может быть свободным не то что малое время, но и вовсе, как будет показано ниже; наши же рассуждения относятся к тем народам, где испорченность широко еще не распространилась и в которых доброе начало сильнее, чем дурное.
Сюда добавляется еще одна трудность, заключающаяся в том, что, освобождаясь, государство приобретает себе врагов, а не друзей. Враждебностью к нему проникаются все те, кто наживался при тирании, пользуясь щедротами государя; утрата таких выгод возбуждает в этих людях недовольство, и каждый из них стремится возвратить тиранию, чтобы вернуться к власти. Сторонников же, как я сказал, свободное государство не приобретает, потому что почести и награды распределяются в нем только на строго определенных и законных основаниях, не имея которых никто не может быть награжден; а когда человек вознаграждается за собственные заслуги, он не считает себя обязанным тем, кто его удостаивает такими отличиями. Кроме того, пользующийся гражданской свободой не ощущает ее важного преимущества, которое состоит в том, что всякий может неограниченно распоряжаться своим имуществом, не опасаться за честь женщин и детей и за свою собственную жизнь; ведь никто не почитает себя обязанным другому за то, что тот его не обижает.
Поэтому, как сказано выше, едва появившиеся на свет свободные государства имеют дело с враждебными интересами, но не с дружественными. Так вот, для устранения этих трудностей и предотвращения порождаемых ими беспорядков нет более надежного, более полезного и более действенного средства, как умертвить сыновей Брута, вступивших, как видно из истории, вместе с другими римскими юношами в заговор против отчизны только из-за того, что власть консулов лишала их возможности удовлетворять свои прихоти, которые они позволяли себе при царях, так что свобода, обретенная народом, для них обернулась неволей. А кто станет управлять народом свободной республики или же самовластно и не обезопасит себя от противников этого нового режима, тот обрекает его на недолговечность. Правда, я почитаю несчастными тех государей, которые, чтобы сохранить свою власть, должны прибегать к чрезвычайным мерам, направленным против большинства: ведь тот, у кого врагов немного, защитит себя с легкостью и без больших смут, но если против него все общество, то он никогда не будет в безопасности и чем больше творит жестокости, тем слабее его власть. Поэтому лучшее средство состоит в том, чтобы приобрести расположение народа.
Пускай теперь я отклонюсь от начатых выше рассуждений, потому что там шла речь о республике, а здесь о единовластном государе, но чтобы не возвращаться к этому предмету, я хочу вкратце на нем остановиться. Итак, если государь захочет привлечь на свою сторону враждебный ему народ – а я здесь имею в виду государей, ставших тиранами своей страны, – то он должен прежде всего понять, чего народ желает, а это всегда две вещи: во-первых, отомстить своим угнетателям, во-вторых, вернуть себе свободу. Первое желание государь может удовлетворить полностью, а второе частично. На этот счет есть подходящий пример. Тиран Гераклеи Клеарх находился в изгнании, когда в городе вспыхнула ссора между народом и оптиматами; последние, будучи в меньшинстве, решили устроить заговор в пользу Клеарха и, вопреки воле народа отняв у него свободу, призвали тирана в Гераклею. Здесь Клеарху угрожали, с одной стороны, заносчивость оптиматов, которую он никак не мог ни удовлетворить, ни умерить, а с другой стороны, народный гнев из-за утраченной вольности. Тогда он решил одним ударом развязаться с грандами и привлечь к себе народ. Выбрав подходящий момент, он приказал вырезать всех оптиматов, к великому удовольствию популяров. Что касается желания народа вновь обрести свободу, то государь не может его удовлетворить и потому должен рассмотреть, отчего люди хотят быть свободными; он удостоверится, что немногие из них домогаются свободы, чтобы повелевать, но бесчисленное множество прочих полагает, что благо свободной жизни – в безопасности. Во всех республиках, как бы ни были они устроены, на главные должности претендуют не более 45–50 граждан; это немного, и с ними легко управиться, либо устранив их, либо окружив почетом, чтобы удовлетворить большую часть их честолюбивых устремлений. Остальные, которые хотят лишь жить спокойно, удовольствуются законами и постановлениями, обеспечивающими обществу безопасность, а государю – власть. Если последний поступит таким образом и убедит народ, что ни за что не нарушит эти законы, то вскоре там воцарятся мир и довольство. Примером тому является Французское королевство, которое своим спокойствием обязано как раз бесчисленным законам, охраняющим безопасность всего народа от посягательств со стороны королей. Основатель этого государства предоставил его главам распоряжаться армией и финансами по их собственному разумению, но все остальное они должны исполнять в строгом соответствии с законом. Итак, если республика или монархия не получили прочных основ безопасности в самом начале, они должны заложить их при первой возможности, как сделали римляне. Иначе потом будет поздно сожалеть об упущенном случае.
Когда римский народ обрел свободу, в него еще не проникла испорченность, поэтому ему удалось сохранить новый режим, хотя потребовалось умертвить сыновей Брута, избавиться от Тарквиниев и исполнить другие условия, о которых мы уже говорили. Но если бы народ был развращен, то ни в Риме, ни в каком другом месте свободу не удалось бы защитить никакими средствами, как будет показано в следующей главе.
Глава XVII
Развращенный народ, обретя свободу, может сохранить ее с превеликим трудом
Я считаю, что Риму было необходимо избавиться от своих царей, в противном случае его в самом скором времени ожидали слабость и прозябание; достаточно вспомнить, до какой испорченности дошли первые цари, и если бы это продолжалось еще два или три поколения, разложение затронуло бы другие слои, а развращенное общество было бы уже невозможно преобразовать. Но пороки головы при здоровом теле позволяли легко вернуться к свободе и порядку. Следует почитать за неоспоримую истину, что даже если государь, владеющий разложившимся городом, будет уничтожен вместе со всей своей родней, такой ценой свободу не удастся восстановить, но все новые правители будут сменять друг друга, пока не установится твердая единоличная власть, если только свободу не утвердит чья-то доблесть, соединенная с благонравием. Однако эта вольность не переживет своего защитника, как происходило в Сиракузах с Дионом и Тимолеоном, чья доблесть при жизни каждого из них была залогом свободы; но после их смерти город оба раза возвращался к тирании. Лучший пример дает тот же Рим, в котором после изгнания Тарквиниев тотчас же возродилась и упрочилась свобода; зато по смерти Цезаря, по смерти Гая Калигулы, по смерти Нерона, даже если был истреблен весь императорский род, в Риме никто и не смел помышлять о восстановлении свободы. И эти похожие события имели столь разный исход лишь потому, что во времена Тарквиниев римский народ был только отчасти развращен, а во втором случае он был испорчен до мозга костей. В первый раз для поддержания в нем решимости на противоборство с царем достаточно было взять с народа клятву, что он не потерпит больше самовластия в Риме, а во второй раз даже суровому Бруту со всеми восточными легионами не удалось склонить его на сторону свободы, которую тот вернул городу по примеру первого Брута. Виной тому была испорченность, посеянная в народе марианцами во главе с Цезарем, который так одурманил толпу, что она, сама того не замечая, подставила шею под ярмо.