Чтение онлайн

на главную

Жанры

Государство и его уголовное судопроизводство
Шрифт:

Что касается России, то роль США в подготовке проекта действующего УПК РФ и его принятии в 2001 г. также прекрасно известна, причем через призму деятельности не только ABA/CEELI, но и других, подчас вполне официальных, структур, скажем, отдела по укреплению права посольства США (US Embassy Law Enforcement Section) 193 . При этом США в данном случае, как и во многих иных, действовали не в одиночку, а в хорошо скоординированном взаимодействии с европейскими западными странами: «идеи исходили от экспертов, финансировавшихся британским, германским, нидерландским и французским правительствами, и иногда трудно обозначить авторство немалого числа концепций, нашедших отражение в окончательной версии кодекса. На самом деле, наиболее специфическим средством западного влияния был отнюдь не какой-то американский документ, а Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод. Советники из США воспользовались российским желанием соответствовать Европейской конвенции и стандартам Совета Европы, чтобы убедить россиян изменить Уголовно-процессуальный кодекс» 194 . В данной ситуации мы сталкиваемся с любопытным примером инструментализации «европейских» устремлений многих государств, когда их желание оказаться в общей европейской уголовно-процессуальной семье и покончить с «плохим прошлым» используется для продвижения идей, направленных скорее на слом классических европейских традиций, поскольку речь идет о прикрытой псевдоевропейскими лозунгами американизации уголовного судопроизводства.

193

См. подробнее: Курс уголовного процесса / Под ред. Л.В. Головко. 3-е изд. С. 176.

194

Spence M.J. The Complexity of Success: The U.S. Role in Russian Rule of Law Reform // Carnegie Papers. July 2005. № 60. Р. 14.

Впрочем, «европейский фактор» в виде участия западноевропейских экспертов или информационного прикрытия проамериканских реформ в любом случае оставался при подготовке новой российской уголовно-процессуальной кодификации сугубо периферийным. Уже тогда всем серьезным специалистам было понятно, что принятие УПК РФ (в том виде, в каком он был принят) – это прежде всего «история влияния США в его тонком, но

значимом проявлении. Организованные США усилия придали российскому процессу реформирования импульс по нескольким важным направлениям. Они ускорили уже начатый процесс, позволив быстро воспользоваться открывшимся для реформ политическим окном, укрепили политические позиции российских судебных реформаторов и ввели ряд существенных и политически противоречивых изменений, которые сделали вышедшее из реформ уголовно-процессуальное право более либеральным и более способным быть имплементированным в повседневную российскую жизнь. Среди самых значимых из этих изменений, которые появились в России благодаря вмешательству США, следует назвать концепцию plea bargaining (сделок с правосудием) – небольшой, но потенциально спорный логистический придаток, предназначенный для распространения суда присяжных» 195 . Нельзя не добавить, что гл. 40 УПК РФ, которую и имеет в виду американский аналитик, писалась непосредственно экспертами из США, в частности, профессором С. Тейманом, подготовившим по поручению Департамента юстиции США проект данной главы в январе 2001 г. и представившим его на заседании экспертов по разработке проекта УПК в марте 2001 г. 196

195

Ibid. Р. 3–4.

196

Thaman S.C. The Nullification of the Russian Jury: Lessons for Jury-Inspired Reform in Eurasia and Beyond // Cornell International Law Journal. Vol. 40. Spring 2007. № 2. Р. 367.

Очевидно, что принятие УПК РФ – это не только история американского вмешательства, но и яркий пример отмеченного нами ранее активного взаимодействия двух элементов: экспортирующего государства (в данном случае США) и государства импортирующего (в данном случае России), причем без понимания сложных политических процессов, происходивших в последнем, невозможно точно уяснить и сам механизм (логистику) вмешательства, поскольку уголовно-процессуальные «изменения спустились сверху, а не вышли из потребностей, идущих от корней» 197 . Так, «стиль участия США в российской реформе уголовного судопроизводства стал после 2000 г. фундаментально иным по сравнению с предшествующими усилиями в России и теми усилиями, которые США прикладывали по укреплению верховенства права в других странах. Увеличение в 2000 г. значения участия США в российских реформах в равной степени связано с несомненной удачей прихода в российскую политику деятелей, с радостью откликнувшихся на западную помощь и готовность политических властей США быть глубоко вовлеченными в разработку и прохождение кодекса (УПК. – Л.Г.) в форме такого сотрудничества и такой степени включенности во внутриполитические процессы страны с переходной системой, которые в иных ситуациях помощи США рассматривались бы как неприемлемые» 198 . Ясно, что в данном случае мы имеем дело не с принудительным вмешательством одного государства в организацию своего уголовного судопроизводства другим государством, а с вмешательством, которое принимается добровольно и даже где-то охотно. Впрочем, степень добровольности также не стоит переоценивать, учитывая, что она может быть обусловлена факторами дипломатическими, политическими, экономическими и т. п., т. е. общей слабостью импортирующего государства и его нефизической зависимостью от государства экспортирующего, хотя не стоит исключать и сугубо субъективные аспекты в виде искреннего преклонения перед американским уголовным судопроизводством и неверия в собственные интеллектуальные уголовно-процессуальные ресурсы.

197

Spence M.J. Op. cit. P. 16 (подробнее о способствовавшей реформе российской политической ситуации начала 2000-х годов: Р. 15–19).

198

Ibid. Р. 11.

В заключение обратим внимание на два обстоятельства, касающиеся иностранного вмешательства в организацию государством своего уголовного судопроизводства. Во-первых, если брать последние тридцать лет, когда такое вмешательство приобрело подлинно системный характер, странно звучит итоговое замечание проф. Р. Воглера о том, что глобальное движение по реформе уголовного процесса выглядит, к его удивлению, «почти полностью некоординированным», дескать, «невзирая на абсолютно идентичные дебаты вокруг уголовного процесса, которые ведутся в Москве, Тбилиси, Пекине и иных местах», у него «нет ощущения общего проекта» 199 . Такому выводу прежде всего противоречит предшествующий ему эмпирический анализ самого Р. Воглера, надо признать, блестящий. Во всяком случае, ни постоянные ссылки на координацию усилий США с другими западными странами, ни повсеместное подчеркивание значения участия США в проведении уголовно-процессуальных реформ по всему миру, ни даже детали типа учрежденной в тех же США в 1996 г. должности «специального координатора по глобальному верховенству права» никак не подтверждают стремление представить ситуацию в виде теории М. Лангера о случайно вдруг произошедшей (причем без малейшего участия США и их западных партнеров) «диффузии» идей с «периферии», – теории, которую М. Лангер разрабатывал применительно к Латинской Америке и которую сам же Р. Воглер косвенно опровергает утверждением об особой роли США в проведении латиноамериканских реформ, не упоминая, правда, при этом ни М. Лангера, ни его известную статью 200 . Думается, что «общий проект» как раз есть, как есть и лидерство в нем США: имеющиеся эмпирические данные, в том числе представленные здесь, такому выводу соответствуют в много большей степени.

199

Vogler R. Op. cit. P. 194.

200

Ibid. Р. 177. О теории М. Лангера см. сн. 3 на с. 114) с указанием на библиографические данные соответствующей статьи.

Во-вторых, трудно не отметить и некоторые изменения, наблюдающиеся в продвижении глобальных уголовно-процессуальных инициатив последние 10–15 лет. Если в 1990-е годы и начале 2000-х годов вмешательство США и их партнеров в проведение уголовно-процессуальных реформ было достаточно открытым, что можно видеть на примере Китая, России и других стран, т. е. никто его тогда не камуфлировал и не вуалировал 201 , то сегодня ситуация иная. Центр тяжести сместился на деятельность международных, неправительственных и т. п. организаций. За ними также, разумеется, часто скрыты те или иные государства, просто-напросто использующие более тонкие и косвенные формы для влияния на уголовное судопроизводство других государств. Однако не следует и упрощать проблему, полностью привязывая все международные, неправительственные и т. п. организации к каким-то государствам, пусть даже столь влиятельным, как США, и не видя в них самостоятельных игроков глобального институционального пространства, особенно с учетом известного эпизода внутриполитического кризиса, который поразил сами США с избранием в 2016 г. президента Д. Трампа, когда часть элит на время утратила внутригосударственную опору, переместив влияние как раз в международные и/или неправительственные организации. В связи с этим вмешательство в построение государствами уголовного судопроизводства со стороны как международных (когда они действуют неофициально), так и неправительственных организаций следует рассматривать автономно, причем и по формальным, и по реальным основаниям.

201

Участие США не только никто не отрицал, но оно ко всему прочему концептуализировалось в научном смысле, причем со всеми фактическими данными, в виде, например, работы М. Спенса о России, исследований Л. Хаммергрен и Л. Пасара о Латинской Америке, статьи М. Стивенсона о Китае и др. (см. ссылки на них на с. 112, 114, 115, 117), что позволяло обсуждать проблему в сугубо академическом ключе, по крайней мере, в англоязычной литературе.

3.3.2. Вмешательство со стороны международных организаций

Вмешательство международных организаций в национальное уголовное судопроизводство проявляется не только на официальном уровне, когда речь идет о выработке ими при участии государств международных рекомендаций, утверждаемых представителями этих государств в строго установленном порядке, например, в рамках работы Генеральной Ассамблеи ООН или Комитета министров Совета Европы 202 , но и на уровне сугубо неофициальном. В последнем случае государство далеко не всегда является даже членом соответствующей международной организации, да и само вмешательство часто почти никак не институционализировано или институционализировано крайне слабо, представляя собой трудноуловимый в разрезе юридического анализа набор инструментов политического, экономического, дипломатического, если не сказать – лоббистского, давления, которое та или иная международная организация оказывает на государство с целью добиться проведения продвигаемых ею уголовно-процессуальных реформ. Неоднороден и статус интересующих нас международных организаций, часто позиционируемых в качестве не столько международных организаций stricto sensu, сколько глобальных регуляторов прежде всего финансовых и экономических. Не до конца определен круг таких организаций, могущий быть yже или шире в зависимости от разнообразных критериев.

202

См. об этом п. 3.2 настоящего параграфа.

Так, в науке финансового права отмечается, что «в процедуре создания внешних мягко-правовых финансовых норм могут принимать участие самые разнообразные субъекты, среди которых зачастую встречаются государства (о них выше 203 . – Л.Г.) международные, межправительственные организации, международные советы, ассоциации, объединения, группы. Например, к таким субъектам относятся Международный Валютный фонд, Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), Группа по разработке финансовых мер противодействия отмыванию денег и финансированию терроризма», а также «международные переговорные объединения» 204 . Как ни странно, данную мысль и данный перечень можно без каких-либо изменений приложить не только к финансовому праву (для него это давно естественно), но и к праву уголовно-процессуальному, испытывающему сегодня столь же очевидное вмешательство со стороны и ОЭСР, и Всемирного банка, и Международного Валютного фонда, и иных подобных международных организаций, а иногда и «международных переговорных объединений». Другое дело, что, в отличие от финансового права, круг международных организаций, ныне влияющих на уголовный процесс, финансово-экономическими регуляторами не ограничивается – никуда с этого поля не делись ни универсальные международные организации (допустим, разнообразные структуры, выстраиваемые вокруг ООН, Евросоюза, Совета Европы), ни организации сугубо правозащитные (скажем, БДИПЧ ОБСЕ), ни организации, призванные обеспечивать общую или региональную безопасность (ОБСЕ, ЮНОДК – Управление ООН по наркотикам и преступности и т. п.) 205 . Кроме того, уточним, что применительно к уголовному процессу речь идет не столько о создании в интересующем нас контексте «внешних мягко-правовых норм» – они создаются на вполне официальном уровне (о чем см. ранее), сколько о влиянии на создание норм вполне жестких, т. е. норм национального уголовного судопроизводства, отраженных в УПК, законах и т. п., причем без малейшего упоминания международных организаций, в инициативах и политико-экономическом давлении которых и следует искать истоки соответствующих норм. Это и позволяет нам оценивать данный тип вмешательства как «неофициальное», что не означает отсутствие в нем политической жесткости и сущностной (для понимания смысла уголовно-процессуальных преобразований) значимости.

203

§ 3.3.1 данной главы.

204

Еремин С.Г. Понятие и характеристика внешних источников «мягкого права» как источника финансового права России // Российская юстиция. 2019. № 4. С. 10.

205

Аналогичные тенденции см. применительно к гражданскому судопроизводству, где существует свой круг разработчиков наднационального «мягкого права», не всегда совпадающий с кругом разработчиков «мягкого» уголовно-процессуального права: Брановицкий К.Л. Правовые инструменты сближения национальных правовых систем на примере гражданского процессуального права // Правоведение. 2018. № 4. С. 609–616.

Именно вмешательство международных организаций – важнейший фактор, позволяющий объяснить типовой характер почти всех новейших постсоветских уголовно-процессуальных кодификаций, разрабатываемых словно по единому шаблону, когда возникает впечатление, что государства не занимаются более правотворчеством в сфере уголовного судопроизводства, а заключают некий «договор присоединения» к единой кем-то сконструированной модели УПК 206 или в каких-то случаях тянут более или менее продолжительное время, пытаясь от его «подписания» уклониться. В то же время, в отличие от 1990-х годов (Модельный УПК для стран СНГ, принятый Межпарламентской Ассамблеей государств-участников СНГ 17 февраля 1996 г.), сегодня никакого модельного УПК не существует: ни в доктринальном смысле, ни в смысле soft law. Его никто не обсуждал, не принимал, не публиковал. Нет и никакой внятной прямой межгосударственной политической координации, позволяющей понять, почему, допустим, стремящаяся в ЕС Украина и совершенно туда не стремящаяся Киргизия (не говоря уже о других различиях между двумя этими странами) принимают с интервалом в пять лет похожие как две капли воды УПК со всеми уже навязшими в зубах типовыми постсоветскими институциональными решениями (отказ от стадии возбуждения уголовного дела, «следственный судья», негласные следственные действия, цифровизация, медиация и т. п.)? Откуда тогда такое единство? Ключевая причина – своего рода «сетевая» деятельность разнообразных международных организаций, оказывающих на постсоветские государства давление по имплементации типовых глобальных уголовно-процессуальных инициатив и взявших под «неофициальный» контроль сам процесс уголовно-процессуальных кодификаций, максимально его ускоряя и влияя на его сущностное наполнение. В данной ситуации отмечается то явление, о котором мы упоминали ранее, когда неординарные усилия США по вмешательству в процесс, допустим, принятия УПК РФ были относительно быстро, но для внешнего глаза неброско заменены на много более системную и эффективную сетевую активность международных организаций, направленную на создание инфраструктуры перманентного влияния на национальное уголовно-процессуальное правотворчество.

206

См. об этом подробнее: Головко Л.В. Вторая волна постсоветских уголовно-процессуальных кодификаций: первые итоги // Вестник Ереванского университета. Правоведение. 2019. № 3. С. 45.

Если говорить о примерах, то, скажем, в Киргизии немалую роль при разработке и принятии в 2017 г. второго УПК, вступившего в силу с 1 января 2019 г. 207 , сыграла Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), хотя Киргизия не является ни членом, ни кандидатом в члены ОЭСР и вряд ли вступит туда в ближайшие десятилетия. Свои рекомендации о том, как следует кодифицировать уголовно-процессуальное право, ОЭСР дала Киргизии в ходе мониторинга в рамках Стамбульского плана действий по борьбе с коррупцией 208 , т. е. здесь была использована не только международная организация, но и «международные переговорные объединения», если вернуться к этому термину. Какова связь между уголовно-процессуальной кодификацией и борьбой с коррупцией? Если она и существует, то является не менее косвенной и отдаленной, чем связь между ОЭСР и Киргизией. Вопрос, конечно, не в ней, а в той иллюстрации поиска благовидных поводов для вмешательства, далеких от идеи soft law, которую мы наблюдаем в данном случае. Впрочем, ОЭСР является, разумеется, отнюдь не единственной международной организацией, повлиявшей на содержание нового киргизского УПК, что и позволило ему стать «типовым». Достаточно вспомнить многолетнюю деятельность БДИПЧ ОБСЕ по проведению ежегодных «форумов по уголовному правосудию в Центральной Азии» 209 , неизменным участником которых выступает Киргизия и часть которых была проведена в этой стране. Набор рекомендаций форумов укладывается все в то же типовое русло (отказ от автономных законов об ОРД и интеграция соответствующих положений в УПК, отказ от стадии возбуждения уголовного дела, суд присяжных, медиация и т. п. 210 ) и никак не противоречит рекомендациям ОЭСР. Были и другие «международные эксперты», яростно критиковавшие, судя по справке-обоснованию к проекту УПК КР, «рудименты старого советского уголовного процесса» 211 и, видимо, предлагавшие их заменить все теми же типовыми глобальными решениями, которые мы видим в окончательном варианте принятого УПК Киргизии, как ранее видели в новых УПК Украины, Казахстана и т. п. Там, разумеется, без международных организаций и действовавших от имени последних международных экспертов также не обошлось: где-то их было меньше, где-то больше, но были они везде, причем с примерно одинаковыми предложениями по совершенствованию национального уголовного судопроизводства, навязываемыми «неформально», но неуклонно.

207

См. о нем подробнее: Коновалов С.Г. Новый УПК Киргизии: важнейшие изменения и перспективы реализации // Уголовный процесс. 2017. № 12. С. 84.

208

URL:(дата обращения: 25.06.2020).

209

См. итоговые отчеты этих форумов на сайте БДИПЧ ОБСЕ. URL: http://www.osce.org/ru/odihr/443320

210

См., например: III Экспертный Форум по уголовному правосудию для Центральной Азии. Итоговый отчет. 17–18 июня 2010 г. Душанбе, Таджикистан. БДИПЧ ОБСЕ. 2010. С. 4 и др.

211

Коновалов С.Г. Указ. соч. С. 84–85.

Если вернуться к ОЭСР, то деятельность данной организации вообще относится сегодня к числу одного из наиболее мощных «трансграничных форматов, нередко ломающих правовые традиции присоединившихся к ним государств» 212 . При этом «присоединение к формату» отнюдь не означает членство в данной организации, что мы увидели на примере Киргизии, хотя это в той же мере касается и десятков других государств. Действует другой механизм: государство ратифицирует определенную Конвенцию ОЭСР, после чего начинает, словно школьник, подвергаться определенным фазам «оценки» со стороны экспертов ОЭСР в эфемерной надежде однажды вступить в эту организацию, если когда-нибудь наконец получит «аттестат зрелости». Это искусственно создает некие бюрократическо-дипломатические процедуры, которые мы включили в число «неофициальных» с позиций международного права, но не реальной деятельности государственного аппарата (для него они вполне официальны). Например, Россия в 2012 г. стала участницей Конвенции ОЭСР по борьбе с подкупом иностранных должностных лиц при осуществлении международных коммерческих сделок 1997 г., «в связи с чем последовательно проходит соответствующую процедуру оценки», получает соответствующие рекомендации экспертов ОЭСР и достаточно скрупулезно претворяет их на законодательном уровне в жизнь, невзирая на то, что данные рекомендации обязывающего характера не имеют 213 . Такая дисциплинированность привела к тому, что в 2019 г. наша страна была переведена на «третью фазу оценки», хотя закрепиться на ней непросто – требуется реализовать в законодательстве еще «несколько высокоприоритетных рекомендаций» 214 . Пока вмешательство ОЭСР в суверенную законодательную деятельность касается главным образом уголовного 215 , но не уголовно-процессуального законодательства, хотя это зависит, разумеется, от ОЭСР (ее рекомендаций), но не от России – на выработку рекомендаций она никак повлиять не может, ее удел – их исполнять, проводя очередные реформы своего законодательства в сфере уголовной юстиции. Ясно, что к эффективности борьбы, допустим, с той же коррупцией все это отношения не имеет 216 , но в плане эффективности внешнего вмешательства в правотворческую деятельность государства такого рода механизмы превосходят любые глобальные рекомендации ООН, становясь реальной причиной очень многих законодательных инициатив, за которые к тому же по-прежнему принято критиковать национального законодателя, всего лишь дисциплинированно выполняющего рекомендации той же ОЭСР в качестве «переговорной площадки», «трансграничного формата» и т. п.

212

Кунев Д. Борьба с иностранным взяточничеством в России: текущая ситуация и перспективы // Уголовное право. 2020. № 3. С. 20.

213

Там же. С. 21, 26.

214

Там же. С. 22.

215

См. многочисленные примеры в плане не только законотворческой, но и правоприменительной деятельности: Кунев Д. Указ. соч. С. 22.

216

Достаточно сказать, что в рамках механизма оценки со стороны ОЭСР эффективности борьбы государств с подкупом иностранных должностных лиц на малопрестижной «второй фазе оценки» на сегодняшний день остались только два государства: Литва и Коста-Рика (там же. С. 26), между которыми, откровенно говоря, мало общего. При этом было бы слишком большим допущением предположить, что именно литовцы и костариканцы наиболее активно коррумпируют иностранных должностных лиц. Скорее всего, власти этих стран «провинились» лишь в том, что слишком буквально восприняли конституционные нормы о независимости демократически избранной законодательной власти, отказавшись повиноваться рекомендациям ОЭСР. Не более того.

Поделиться:
Популярные книги

Я – Орк. Том 2

Лисицин Евгений
2. Я — Орк
Фантастика:
юмористическое фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Я – Орк. Том 2

Релокант

Ascold Flow
1. Релокант в другой мир
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
рпг
5.00
рейтинг книги
Релокант

Хозяйка старой усадьбы

Скор Элен
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
8.07
рейтинг книги
Хозяйка старой усадьбы

Восход. Солнцев. Книга VII

Скабер Артемий
7. Голос Бога
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Восход. Солнцев. Книга VII

Вечный. Книга III

Рокотов Алексей
3. Вечный
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
рпг
5.00
рейтинг книги
Вечный. Книга III

Пистоль и шпага

Дроздов Анатолий Федорович
2. Штуцер и тесак
Фантастика:
альтернативная история
8.28
рейтинг книги
Пистоль и шпага

Калибр Личности 1

Голд Джон
1. Калибр Личности
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
аниме
5.00
рейтинг книги
Калибр Личности 1

Король Руси

Ланцов Михаил Алексеевич
2. Иван Московский
Фантастика:
альтернативная история
6.25
рейтинг книги
Король Руси

Кодекс Охотника. Книга XXI

Винокуров Юрий
21. Кодекс Охотника
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Кодекс Охотника. Книга XXI

Правила Барби

Аллен Селина
4. Элита Нью-Йорка
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Правила Барби

Мимик!

Северный Лис
1. Сбой Системы!
Фантастика:
боевая фантастика
5.40
рейтинг книги
Мимик!

Книга пяти колец. Том 3

Зайцев Константин
3. Книга пяти колец
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.75
рейтинг книги
Книга пяти колец. Том 3

Защитник. Второй пояс

Игнатов Михаил Павлович
10. Путь
Фантастика:
фэнтези
5.25
рейтинг книги
Защитник. Второй пояс

Золушка по имени Грейс

Ром Полина
Фантастика:
фэнтези
8.63
рейтинг книги
Золушка по имени Грейс