Государство и его уголовное судопроизводство
Шрифт:
Под официальным непроцессуальным вмешательством мы понимаем исключительно: а) деятельность неюрисдикционного характера, не связанную с рассмотрением конкретных дел и направленную на разработку разного рода типовых нормативных конструкций в сфере уголовного судопроизводства более или менее общего, иногда даже принципиального, уровня (вследствие чего данная деятельность непроцессуальна); б) когда такие конструкции не являются международно-правовым договором и имеют сугубо рекомендательную природу; в) когда соответствующие рекомендации приняты официально, т. е. органом какой-либо международной организации, действующей на основании международного договора с участием входящих в данную международную организацию государств, и адресованы последним. Иначе говоря, речь идет об актах так называемого мягкого права (soft law) в их хрестоматийном понимании. Четкая институциональная процедура принятия такого рода рекомендательных актов и непременное участие в ней государств являются для нас принципиальным моментом, так как нормативное вмешательство в национальное уголовно-процессуальное право со стороны международных организаций может происходить и в более размытых формах, что мы увидели на примере Киевских рекомендаций БДИПЧ ОБСЕ и к чему еще вернемся подробнее далее.
Международных рекомендаций «мягкого права» в сфере уголовного судопроизводства очень много, их количество в значительной степени зависит от круга тех международных организаций, которые имеют развитую институциональную инфраструктуру для их принятия, обеспечивающую непосредственное участие в нем государств, являющихся членами данных организаций. Наиболее влиятельными и продуктивными в интересующем нас аспекте, вне всяких сомнений, выглядят ООН и Совет Европы (для европейских государств).
Что касается ООН, то ее активная деятельность по разработке имеющего отношение к уголовному судопроизводству soft law началась со знаменитой Всеобщей декларации прав человека, принятой резолюцией 217 А (III) Генеральной Ассамблеи ООН от 10 декабря 1948 г. Это, пожалуй, наиболее известный рекомендательный акт «мягкого права» в истории права вообще, который
151
Подобная неточность допущена даже в работе, к которой автор этих строк имеет непосредственное отношение: Курс уголовного процесса / Под ред. Л.В. Головко. 2-е изд. М., 2017. С. 238.
Если говорить о Совете Европы (СЕ), то его нормативный вклад в «мягкое право» прежде всего выражается в рекомендациях Комитета министров СЕ государствам-членам этой организации. Такие рекомендации давно уже превратились в своего рода рутину, их принимается очень много, в последнее время – около десяти или даже чуть больше в год, причем часть из них регулярно касается вопросов уголовного судопроизводства, иногда очень узких, иногда – более широких. Скажем, в 2017 г. Комитет министров СЕ принял всего 10 рекомендаций, из которых две в той или иной мере затронули уголовный процесс: Рекомендация от 5 июля 2017 г. № (2017) 6 о «специальных техниках расследования» 152 по делам об опасных преступлениях, включая акты терроризма 153 , и Рекомендация от 17 октября 2017 г. № (2017) 10 о совершенствовании доступа к правосудию в Европе цыган и кочевников 154 . В 2018 г. принимается 12 рекомендаций Комитета министров СЕ, из которых три полностью или частично связаны с уголовно-процессуальными проблемами: Рекомендация от 4 апреля 2018 г. № (2018) 5 о детях лиц, заключенных под стражу 155 , Рекомендация от 4 апреля 2018 г. № (2018) 6 о террористах-одиночках 156 и Рекомендация от 3 октября 2018 г. № (2018) 8 о восстановительном правосудии по уголовным делам 157 . В 2019 г. результатом деятельности Комитета министров СЕ стали 11 рекомендаций, однако уголовно-процессуальных рекомендаций на этот раз среди них не оказалось.
152
В отечественной доктрине такие меры чаще принято называть негласными следственными действиями, хотя по смыслу рекомендации речь идет как о негласных следственных действиях, так и об оперативно-розыскных мероприятиях.
153
CM / Rec (2017) 6: Recommandation du Comite des Ministres aux Etats membres relative aux “techniques speciales d’enquete” en relation avec des infractions graves y compris des actes de terrorisme (adoptee par le Comite des Ministres le 5 juillet 2017 lors de la 1291e reunion des delegues des Ministres).
154
CM / Rec (2017) 10: Recommandation du Comite des Ministres aux Etats membres sur l’amelioration de l’acces des Roms et des Gens du voyage a la justice en Europe (adoptee par le Comite des Ministres le 17 octobre 2017 lors de la 1297e reunion des delegues des Ministres).
155
CM / Rec (2018) 5: Recommandation du Comite des Ministres aux Etats membres concernant les enfants de detenus (adoptee par le Comite des Ministres le 4 avril 2018 lors de la 1312e reunion des delegues des Ministres).
156
CM / Rec (2018) 6: Recommandation du Comite des Ministres aux Etats membres sur les terroristes agissant seuls (adoptee par le Comite des Ministres le 4 avril 2018 lors de la 1312e reunion des delegues des Ministres).
157
CM / Rec (2018) 8: Recommandation du Comite des Ministres aux Etats membres relative a la justice restaurative en matiere penale (adoptee par le Comite des Ministres le 3 octobre 2018 lors de la 1326e reunion des delegues des Ministres).
Роль официальных актов «мягкого права» ООН или Совета Европы в правовых системах современных государств очевидна. Российская правовая система исключением, разумеется, не является. Они часто цитируются судами нашей страны, в том числе высшими. Если взять, например, только рекомендации Комитета министров Совета Европы (КМ СЕ), то на них неоднократно ссылался Конституционный Суд РФ при анализе конституционности тех или иных положений УПК РФ: допустим, в Постановлении КС РФ от 20 ноября 2007 г. № 13-П 158 , где имеется ссылка сразу на три рекомендации (Рекомендацию КМ СЕ № R (83) 2 «Относительно правовой защиты лиц, страдающих психическим расстройством, которые были госпитализированы в принудительном порядке», Рекомендацию КМ СЕ № R (99) 4 «О принципах, касающихся правовой защиты недееспособных взрослых», Рекомендацию КМ СЕ № Rec (2004) 10 «Относительно защиты прав человека и достоинства лиц с психическим расстройством»), или в Постановлении КС РФ от 18 октября 2011 г. № 23-П 159 , где имеется ссылка на Рекомендацию КМ СЕ № R (94) 12 по вопросам независимости судей от 13 октября 1994 г. Стоит ли говорить, что позиция Конституционного Суда РФ совпала с теми предложениями, которые содержатся в соответствующих рекомендациях? Не отстает от Конституционного и Верховный Суд РФ. Ссылки на рекомендации Комитета министров Совета Европы встречаются и в принимаемых им Постановлениях Пленума, и в решениях по конкретным делам, причем речь не идет о каких-то единичных случаях. Например, в апелляционном определении судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ в качестве одного из правовых оснований принятого решения приводится Рекомендация КМ СЕ от 20 апреля 2005 г. о защите свидетелей и лиц, сотрудничающих с правосудием 160 . Что касается Постановлений Пленума, то достаточно привести Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 1 февраля 2011 г. № 1 «О судебной практике применения законодательства, регламентирующего особенности уголовной ответственности и наказания несовершеннолетних», где судам прямо указано: «также подлежат учету и другие официальные документы, например, Рекомендации № Rec (2003) 20 Комитета министров Совета Европы государствам-членам о новых подходах к преступности среди несовершеннолетних и о значении правосудия по делам несовершеннолетних» (п. 2). Трудно найти более очевидное свидетельство того, что рекомендации Комитета министров Совета Европы во многих случаях выступают подлинными источниками, пусть и субсидиарными, российского уголовного и уголовно-процессуального права, вмешиваясь в регулирование тех или иных вопросов и являясь даже чем-то бoльшим, чем традиционное «мягкое право», имеющее скорее доктринальную природу.
158
Постановление Конституционного Суда РФ от 20 ноября 2007 г. № 13-П «По делу о проверке конституционности ряда положений статей 402, 433, 437, 438, 439, 441, 444 и 445 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с жалобами граждан С.Г. Абламского, О.Б. Лобашовой и В.К. Матвеева».
159
Постановление Конституционного Суда РФ от 18 октября 2011 г. № 23-П «По делу о проверке конституционности положений статей 144, 148 и 448 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации и пункта 8 статьи 16 Закона Российской Федерации “О статусе судей в Российской Федерации” в связи с жалобой гражданина С.А. Панченко».
160
Апелляционное определение судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РФ от 1 марта 2019 г. № 67-АПУ 19-2.
В то же время при всей важности приведенных примеров не покидает все-таки ощущение, что российские суды используют рекомендательные акты ООН или Совета Европы, главным образом, иллюстративно, т. е. не в качестве решающего критерия выбора той или иной позиции, а, скорее, как некий дополнительный аргумент в подкрепление решения, принятого по другим правовым основаниям. Если убрать из соответствующих решений ссылки на те же рекомендации Комитета министров Совета Европы, то, строго говоря, ничего не изменится – решения останутся такими же. В связи с этим преувеличивать роль официальных рекомендаций «государствам-членам» также не следует.
Более того, в системе разнообразных форм и способов современного внешнего вмешательства в нормативную и правоприменительную структуру национального уголовного судопроизводства именно официальное непроцессуальное вмешательство, связанное с принятием институционализированными органами крупных международных организаций адресованных своим членам и вырабатываемых при их непосредственном участии рекомендаций «мягкого права», играет по степени эффективности едва ли не наименьшую роль (при всей условности подобных оценок), по крайней мере, в сфере уголовного судопроизводства, особенно если сравнивать его с официальным процессуальным вмешательством (ЕСПЧ) или вмешательством неофициальным, на которым мы подробнее остановимся далее. Во всяком случае у нас нет данных о проведении каких-либо по-настоящему важных уголовно-процессуальных реформ, инициированных в России или любой иной стране, только на основании того, что Генеральная Ассамблея ООН или Комитет министров Совета Европы приняли какую-то рекомендацию по оптимизации уголовного процесса 161 . Ссылаться на нее, конечно, будут, использовать в качестве довода, нового доктринального источника и т. п. (что и происходит, например, в российских Конституционном и Верховном судах), но мощного политического эффекта ни одна такого рода рекомендация почти никогда не оказывает, мало напоминая сметающий традиционные нормы и институты «глобализационный каток», с которым мы нередко сталкиваемся в других случаях. Почему так происходит? Причин может быть несколько.
161
В то же время в сфере уголовного права такие реформы встречаются. Например, во французской литературе отмечается, что введение в УК Франции Законом от 15 августа 2014 г. нового вида наказания – уголовно-правового ограничения (contrainte penale) – «прямо вызвано» Рекомендацией СМ / Rec (2010)1 Комитета министров Совета Европы от 20 января 2010 г. о правилах, касающихся пробации (Bonfils P., Giacopelli M. Droit penal general. Paris, 2018. P. 263). Впрочем, это не помогло данному виду наказания, напоминающему российское ограничение свободы (ст. 53 УК РФ), надолго удержаться во французской системе наказаний. Невзирая ни на какие европейские рекомендации, вскоре закон от 23 марта 2019 г. упразднил его как автономное наказание (с 23 марта 2020 г.), переместив некоторые связанные с уголовно-правовым ограничением обязанности в другие наказания, создав новые наказания (домашнее заключение под электронным наблюдением) и т. п. Помимо того, в той же литературе указано, что причиной реформы 2014 г. стала не только Рекомендация КМ СЕ от 20 января 2010 г., но и подготовка специального экспертного доклада (conference de Consensus) от 20 февраля 2013 г., врученного премьер-министру Франции, где содержались соответствующие предложения по реформированию французского уголовного законодательства (Ibidem). В связи с этим не совсем понятно, была ли Рекомендация 2010 г. непосредственным источником влияния или не более чем доктринальным ресурсом для подтверждения позиции экспертов, и действовали ли бы французские власти столь же уверенно на основании одной лишь Рекомендации (без доклада), не говоря уже о том, что председателем комиссии экспертов, вручившей доклад премьер-министру Франции, являлась заместитель председателя ЕСПЧ в отставке Ф. Тюлкенс.
Во-первых, официальные рекомендации потому и являются официальными, что принимаются действующими на основании международных договоров органами международных организаций, состоящими из представителей самих государств (Генеральная Ассамблея ООН, Комитет министров Совета Европы и т. п.). Иначе говоря, роль государств здесь не только пассивна, но и в значительной степени активна: по сути, они сами участвуют в выработке тех рекомендаций, которые затем себе же адресуют, что предоставляет пространство для обсуждения конкретных положений, поиска компромиссных и максимально осторожных формулировок, различных оговорок и т. п. В связи с этим официальные рекомендации soft law, как правило, нерадикальны и не рассчитаны на немедленную и безоговорочную имплементацию. В противном случае представители того или иного государства соответствующую рекомендацию просто заблокировали бы, воздержались либо проголосовали против. Влияние рекомендаций проявляется не в непосредственном их действии (как, допустим, решений ЕСПЧ), а скорее в создании некоей «доктринальной ауры», т. е. обозначении модных, политкорректных течений развития уголовного процесса правозащитной ориентации, что мы видим на примере одного лишь только перечня новейших рекомендаций Комитета министров Совета Европы: восстановительное правосудие, доступ к судебной помощи цыган, мигрантов, кочевников и др., контроль за негласными следственными и оперативно-розыскными действиями и т. п. Способом воздействия на государство являются не столько нормы «мягкого права» как таковые, сколько идеологическая повестка дня, находящаяся при разработке рекомендаций, определении их тематики, очередности, актуальности и т. д. все-таки в руках не государств, а аппарата международных организаций.
Во-вторых, принятие в официальном порядке адресованных государствам и разработанных при их участии рекомендаций не предполагает создания и, что самое главное, финансирования никаких лоббистских структур, которые затем занимались бы на глобальном или региональном (европейском) уровнях имплементацией данных рекомендаций, иначе государства могли бы этому явно воспротивиться, не демонстрируя готовность поддержать ту или иную рекомендацию. Другими словами, чем менее активной является деятельность по имплементации рекомендаций, тем выше шансы добиться единодушия государств при их принятии, выработке повестки дня и т. п. В данном случае имплементация рекомендаций осуществляется самими государствами по их доброй воле и при минимальном давлении со стороны «международного сообщества», т. е. международных организаций и аффилированных с ними структур, в том числе давлении информационном, без которого сегодня не обходится реализация ни одной мало-мальски значимой глобальной инициативы 162 .
162
См. некоторые аспекты данного феномена, который в полной мере касается и «внешних» нормативных инициатив в сфере уголовного судопроизводства: Беше-Головко К. Правосудие и медиатизация // Суд и государство / Под ред. Л.В. Головко, Б. Матьё. С. 265–267.
В-третьих, когда ООН, Совет Европы и другие влиятельные международные организации включаются в борьбу за продвижение каких-либо идеологических проектов, в частности, имеющих отношение к уголовному судопроизводству, то предпочитают, как правило, действовать не через обсуждаемые и утверждаемые представителями самих государств официальные рекомендации, а иными путями, от государств уже зависящими в много меньшей степени и являющимися скорее неофициальными или, как минимум, полуофициальными. Это дает международным организациям значительно бoльшую свободу для маневра, чем при принятии с участием государств официальных рекомендаций «мягкого права», поскольку допускает включение в процесс продвижения инициативы правозащитных структур, научно-исследовательских учреждений, университетов, средств массовой информации и т. д. Иногда в результате такой деятельности происходит даже размывание границ между внешней инициативой (деятельностью международных организаций) и постепенно формируемым национальным дискурсом, что существенно эффективнее выработки простой рекомендации, пусть даже официально принятой, тем более что при принятии последней государство вполне может не согласиться с самой постановкой проблемы. Скажем, в рамках глобально инициированной совместными усилиями ООН, Совета Европы, многих правозащитных организаций борьбы с пытками, заметно выходящей за пределы стандартного и содержащегося во всех современных УК уголовно-правового запрета физического насилия государственных служащих в отношении лиц, лишенных свободы или находящихся под стражей, и отчасти дискредитирующей при широком понимании легитимную уголовно-процессуальную деятельность по применению государственного принуждения, упор сделан не на принятие официальных рекомендаций, а на различного рода учебные программы (допустим, проект Совета Европы HELP), семинары, правозащитные форумы. Ясно, что против рекомендации, официально институционализирующей крайне оскорбительное для любого современного государства понятие «пытка» и наносящей тем самым репутационный урон институционально легитимной уголовно-процессуальной деятельности, смешивая ее с откровенными девиациями, государства могут и возразить, а против сугубо неофициальных методов, учебных программ HELP или имплементации доктринально-правозащитного дискурса возразить трудно, а иногда и вовсе невозможно. Стоит ли удивляться на этом фоне нормализации использования того же понятия «пытка» уже в национальной литературе, причем без малейших ссылок на международные инициативы, хотя влияние последних (возможно, косвенное) видно невооруженным глазом даже на сугубо терминологическом уровне 163 ? Это значительно результативнее любых официальных рекомендаций, что видно по тому новейшему законодательному движению, которое возникло в России на разных уровнях вокруг данного понятия, будучи якобы спровоцировано исключительно какими-то конкретными событиями 164 .
163
См., например: Чернявский Д. Надзор за соблюдением прав лиц, содержащихся в учреждениях уголовно-исполнительной системы, на защиту от пыток, насилия и другого жестокого или унижающего человеческое достоинство обращения // Законность. 2020. № 4. С. 15.
164
См., например: Пытки в колониях: пути реформирования пенитенциарной системы в России // Закон. 2021. № 11. С. 16–21.
В связи с этим наш анализ не может быть полным, если мы специально не остановимся на различных формах и способах неофициального вмешательства в построение и применение уголовного судопроизводства, хотя улавливается в научном смысле оно сложно, да и систематизируется с определенным трудом – много бoльшим, чем при официальном вмешательстве. Надо также учитывать, что в современном мире в некоторых случаях достаточно непросто провести границу между официальным и неофициальным вмешательством, поскольку, с одной стороны, деятельность отдельных международных организаций является вполне официальной и даже подкрепленной международными договорами. С другой стороны, государства в их рамках выступают не как полноправные субъекты международного права, совместно вырабатывающие рекомендации, а как пассивные «объекты оценки» со стороны лиц, чьи персоналии и чья деятельность скрыты за плотной завесой данных организаций и не подлежат никакому транспарентному контролю со стороны государств (они не избираются, не делегируются на паритетной основе и т. п.). В силу последнего обстоятельства, никак не вписывающегося в логику международного права, мы после некоторых колебаний отнесли данное вмешательство к разряду неофициального, хотя сегодня оно является в каком-то смысле вполне официальным элементом функционирования многих государств, существенно влияющим на их правотворчество, что мы увидим далее на примере ОЭСР 165 .
165
См. § 3.3.2 данной главы.