Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников XVIII – начала XX в.
Шрифт:
Это представляется вполне объяснимым, учитывая, что для постоянной и эффективной добычи полезных ископаемых властям следовало бы вначале вложить в это дело значительные средства, тогда как они предпочитали решать вопросы управления земельными отношениями не экономическими, а исключительно административными методами. В большинстве своем эти методы сводились к конфискации земель и прочей недвижимости монархами или беками. Даже в эпоху российского протектората, в 1880-е годы, беки нередко позволяли себе просто-напросто отнимать частично или полностью имущество у достаточно состоятельных жителей подведомственных им регионов по надуманным причинам – например, по ложным обвинениям в нарушении законов [Стеткевич, 1894, с. 259]. Эмиры действовали еще прямолинейнее и зачастую конфисковали имущество «для государственных нужд». Например, когда в 1870 г. в Бухару прибыло российское посольство под руководством полковника С.П. Носовича, эмир Музаффар поселил его
Естественно, учитывая абсолютный характер власти эмира в государстве в целом и неконтролируемое правление беков в регионах, ни один держатель земли не мог чувствовать себя защищенным от посягательств властей, поэтому многие землепользователи и землевладельцы не старались извлечь из земли максимум пользы. Более-менее стабильным было положение мильковых, т. е. частновладельческих земель, изъятие которых было возможно только на основании судебных решений или личного волеизъявления монарха, который мог признать мильк недействительным. В связи с этим российские путешественники отмечали, что если им попадались ухоженные хозяйства, то это всегда были мильковые владения [Ситняковский, 1899, с. 159].
Еще более защищенным было положение вакфов (вакуфов) – владений, которые их собственники жертвовали на благотворительные цели, чаще всего религиозные: это было связано с высоким статусом и значительным влиянием мусульманского духовенства в эмирате. Вакфы фактически изымались из гражданского оборота и, соответственно, не облагались никакими налогами, а доходы с них шли на мечети, медресе, школы и т. п. Некоторые вакфы обладали своим статусом в течение многих веков, не подвергаясь посягательствам со стороны властей – например, Лянгарский вакф в Шахрисябзском бекстве существовал еще со времен Амира Тимура (Тамерлана), т. е. с XIV в., и в течение всего этого времени до конца XIX в. его управители-мутавали принадлежали к одному и тому же роду, который и учредил этот вакф [Белявский, 1894, с. 108–109].
Некоторое упорядочение земельно-правовых отношений в Бухарском эмирате произошло лишь после установления российского протектората, когда во владениях эмира появилось большое число российских предпринимателей, стремившихся всячески защитить свои права на земли, которые они брали в аренду или собственность у властей.
§ 5. Преступления и наказания. Суд и процесс
Как и в ранее проанализированных сферах правоотношений в Бухарском эмирате, в уголовно-правовых и уголовно-процессуальных отношениях удивительным образом сочетались элементы мусульманского, обычного и «государственного» (эмирского) права. И более-менее полная характеристика их особенностей возможна именно на основе записок путешественников.
Несмотря на то что мусульманское право достаточно четко выделяет преступления и наказания, их классификация является весьма специфической, и лишь благодаря запискам российских и западных очевидцев мы можем проанализировать их в более привычных нам категориях. Соответственно, на основе их сведений преступления можно классифицировать по видам и конкретным составам, а наказания – по степени тяжести.
Наиболее опасными считались преступления против монарха, государственных интересов. В период, когда Бухара была «закрыта» для иностранцев, особенно для иноверцев, многие из тех, кто рисковал нарушить этот запрет, обвинялись в шпионаже, и единственным наказанием в этом случае была смертная казнь. Наверное, наиболее известным примером стала расправа эмира Насруллы с английскими офицерами Ч. Стоддартом и А. Конолли, которые после долгого заключения, продлившегося более года, были казнены в 1842 г., несмотря на попытки Англии, России и других европейских держав добиться их освобождения [51] . Их обвинили в сборе сведений об эмирате для организации английского вторжения и публично обезглавили (по другим сведениям – задушили [52] ). При этом, чтобы их вина выглядела более тяжелой, Стоддарта обвинили в том, что он якобы ложно принял ислам, а Конолли – в шпионаже в пользу не далекой Англии, а ближайших врагов – Хивы и Коканда. Вскоре после их казни в Бухаре появился еще один европеец, которого эмир также обвинил в шпионаже, приказал бросить в тюрьму, ослепить и казнить [Wolff, 1846, р. 247–248].
51
Согласно сообщению К.Ф. Бутенева, эмир уже обещал ему отпустить англичан с русским посольством в Россию, однако вскоре изменил решение, убедившись в том, что они шпионы (см.: [Постников, 2013, с. 78–79]).
52
Как отмечал П.И. Демезон, перерезывание горла было наиболее распространенным способом казни в Бухаре, но иногда эмир при вынесении смертного приговора произносил «Бугаилмиш» (т. е. «удушение»), и приговоренного сначала душили, а уже потом, мертвому, символически перерезали горло [Демезон, 1983, с. 58]. Французский путешественник А. Бутру, напротив, упоминал, что приговоренных перед перерезыванием горла могли еще подвергать и дополнительным мучениям [Boutrue, 1897, p. 24].
Надо полагать, что подобные жестокие меры были связаны с тем, что как раз в этот период Великобритания предприняла попытку взять под контроль Афганистан (Первая англо-афганская война (1839–1842)), и бухарский эмир своим решением в отношении британских агентов, видимо, демонстрировал, что он более решительный монарх, чем афганский эмир, и не допустит посягательств англичан на свои владения. В последующие десятилетия, когда отношения Бухары с Англией и другими европейскими державами стали уже не столь напряженными, европейцы перестали подвергаться такому смертельному риску, прибывая в Бухару. Например, в 1862 г. в столицу эмирата прибыли трое итальянцев, которые намеревались заняться шелководством, но также были обвинены в шпионаже и… в намерении отравить население Бухары чаем с алмазной пылью [Вамбери, 2003, с. 142]. На этот раз российским властям (в частности, оренбургскому генерал-губернатору А.П. Безаку) удалось добиться их освобождения [Жакмон, 1906, с. 77–80].
Нередко основанием для расправы с неугодными сановниками становилось обвинение в измене или посягательстве на эмира, его семейство и гарем. Венгерский путешественник А. Вамбери приводит два таких примера, имевших место также в правление эмира Насруллы (преемник которого, Музаффар, по оценкам европейцев был менее жесток при наказании преступников). Так, эмир казнил одного из видных придворных сановников, обвинив его в том, что тот «бросил двусмысленный взгляд на одну из придворных рабынь». Другой сановник, один из высокопоставленных военачальников Шахрух-хан, беглый наместник персидского Астрабада, был также обвинен, лишен имущества и сослан. Впоследствии оказалось, что Насрулла решил заполучить роскошный дворец в персидском стиле, который тот построил себе в Бухаре, потратив на него 15 тыс. золотых тилля [Вамбери, 2003, с. 149].
К числу преступлений против государства также относилось фальшивомонетничество – как посягательство на прерогативу властей. Выше мы уже упоминали, что власти Бухары нередко чеканили монету низкого качества, заставляя принимать ее наравне с прежней, более дорогой. С подобным случаем столкнулся российский разведчик И.В. Виткевич, выяснивший, что монетный двор Бухары под контролем самого кушбеги чеканил плохую монету, чтобы сбывать ее индусам-менялам. Когда он обратился к сановнику по этому поводу, тот сразу же обвинил в фальшивомонетничестве нескольких туркмен и приказал их повесить [Виткевич, 1983, с. 105] (см. также: [Будрин, 1871, с. 38]).
Посягательством на порядок управления считалось нарушение установленных запретов – в частности, хождение по городу в ночное время суток, да еще и без фонарей. Таких нарушителей хватали ночные стражники и препровождали в тюрьму, а их дальнейшая судьба зависела уже от последующего суда и в конечном счете от воли эмира [Бернс, 1848, с. 398; Ханыков, 1844, с. 8–9]. Н.П. Стремоухов упоминает, что беки могли наказывать крестьян за неисполнение повинностей: он сам был свидетелем, как одного крестьянина-узбека приговорили к тяжкому телесному наказанию, за то, что тот отказался дать лошадей для перетаскивания груза посольства, возвращавшегося из России, через перевал [Стремоухов 1875, с. 637]. А.С. Татаринов сообщает о старике-гонце, который должен был отправиться с посланием, но заболел и направил вместо себя другого; бек хотел поначалу казнить его, но затем передумал и приказал дать ему несколько палок [Татаринов, 1867, с. 126].
Большое количество преступлений относилось к религиозным, что неудивительно, учитывая формально высокую степень религиозности бухарского общества и стремление эмиров выказывать себя «защитниками истинной веры». При этом некоторые из преступлений напрямую были связаны с выполнением или невыполнением религиозных предписаний, другие же – с нарушением некоторых принципов религиозного права в целом и даже обычаев.
К числу наиболее распространенных относился пропуск молитвы без уважительной причины или же сон во время молитвы, за что грозили штраф, телесное наказание и даже тюремное заключение [Бернс, 1848, с. 404, 405; Мейендорф, 1975, с. 143; Mohan Lal, 1846, р. 126] (см. также: [Кюгельген, 2004, с 101–102]). В некоторых случаях обвинение в подобном нарушении могло стать результатом сведения личных счетов – раис (мусульманский чиновник, надзиравший за нравственностью) мог заставить любого человека прочесть молитву, и если тот не знал ее или сбивался, то ему также грозило телесное наказание – его тут же могли поколотить палками помощники раиса [Ханыков, 1843, с. 191; Крестовский, 1887, с. 307].