Государство и светомузыка, или Идущие на убыль
Шрифт:
Безотрадная картина всеобщего разора и запустения представлялась ему во всей своей неприглядности. Стены, обитые некогда дорогой материей, были грязны и ободраны, мебель разбита и положена плашмя, какие-то тряпки, бумаги и осколки стекла вперемешку со сломанным садовым инструментом и лошадиной сбруей свалены в кучи до самого потолка.
Несколько раз он порывался обратиться к Александре Михайловне, но та, отставив в сторону тарталетку или сардинку, неизменно прикладывала к масляным губкам запрещающий пальчик и обнадеживающе кивала: уже скоро!
Ее
— И вы… вы смеете утверждать, что всех нас спасет земство?! Эти слабосильные дохтура и учителишки?!! Эти гнилые чеховские интеллигентишки на местах?!!
Немедленно поднявшийся оппонент разразился сардоническим смехом.
— А по-вашему… что же… ждать манифеста свыше?! — заревел он хриплым басом. — Кланяться идти царю-батюшке?!! Задницу монаршью целовать?!!
— Ежели отчизне во благо, — совсем уже зашелся Иван Иванович, — то и целовать нужно!!
— Вот вы и целуйте, а я в эту задницу картечью стрелять стану!!
Тяжелый костыль, пущенный рукою Варвары Волковой, едва не угодил бритому господину в монокль.
— Гапон, Азеф, провокатор! — едва ли вникнув в суть спора, завизжала инвалидка, выплевывая фонтаны белой пены. — Убей его, Иван! Сейчас же убей!
Епанчишин, по-обезьяньи ловко заскочив на стол, пошел на недруга, давя и расшвыривая оставшийся после пиршества мусор. Господин в толстовке, с чудом уцелевшим моноклем, не медля, поднял с пола бутылку и ударом об угол отбил донышко.
Физически сильный Степан Никитич хотел вмешаться — его упредили убийственные кожаные близнецы. Без суеты, спокойно и деловито, один снял со стола разбушевавшегося хозяина, другой огромными ручищами спеленал взбеленившегося гостя. Буяны тотчас были вынесены в боковую дверь, вернулись братья уже без груза.
Тем временем разошедшаяся инвалидка успела не на шутку сцепиться с лежавшей в кресле усатой старухой.
— Фрейлина чертова! Непротивленка! Бочка старая! Опила нас, объела! Пиявка водочная!
— Отринь, каракатица! — грозно отрыгивалась ветеранша. — Провались в тартарары!
— Задушу! — завыла Волкова, на ощупь разыскивая врагиню. — Этими вот руками… сейчас!..
— Давай, давай, кротиха! — подзуживала убогую старая дама, доставая из-за корсажа браунинг с перламутровой рукояткой. — Одной дыркой меньше, одной больше…
Близнецы-разбойники, не доводя и здесь до смертоубийства, тем же путем вынесли разогревшихся дам.
Оставшийся в зале путевой обходчик с трудом подпрыгнул, почесался и, пожелав Брылякову с Александрой Михайловной ни пуха ни пера, принялся гасить свечи.
Нетвердо ступавшая Александра Михайловна, смеясь напавшей на нее икоте, повела Степана Никитича наверх по стонущим разбитым ступеням.
В каморке со скошенным потолком стояла роскошная, орехового дерева кровать, ночной горшок, ведро с водою.
Александра Михайловна припала к Брылякову и тут же оттолкнула его от себя.
— Проведаю Варвару и вернусь… любимый…
В окно вползал белесый клочковатый рассвет. Степан Никитич высунулся подальше, схватился за ветку и, не раздумывая, спрыгнул в высокую мокрую траву.
21
Экстренно собравшийся Центральный Комитет единогласно постановил: Сувенирову Оресту Пахомычу превратиться в камбалу.
Большевики не имели права рисковать жизнью и деятельностью своего единственного вождя. Захлебнувшаяся революция 1913 года вызвала волну жестоких и кровавых репрессий. Лучшие сыны партии были схвачены и подвергнуты неслыханным надругательствам. Экстремальная обстановка продиктовала корректировку курса: вся тяжесть пропагандистской работы перекладывалась на партийных дочерей и принимала специфическую окраску, руководителю же и организатору грядущих побед предписывалось затаиться и лечь на дно.
— Вот так большевики и превращаются в подонков, — пророчески шутил Орест Пахомыч.
Вынесенное товарищами постановление он принял буквально. Чтобы не угодить в расставленные охранкой сети или не попасться на крючок, он вовсе перестал выходить на улицу, плавал с утра до вечера в скрывавших его облаках табачного дыма и только ночью появлялся иногда внутри крытого стеклом балкона: высунет голову, глотнет кислорода — и сразу назад.
Человек прямого физического действия, драчун и дуэлянт, рожденный для яростных и кровавых схваток, он трудно приспосабливался к новым обстоятельствам — входя в роль, подолгу неподвижно лежал на одном месте, был нем, шевелил отросшими длинными усами. Надежда Константиновна Крупская и Инесса Арманд, носившие Сувенирову корм, рассказывали цековцам, что тело у Ореста Пахомыча сделалось скользкое и плоское. Обеспокоенные женщины метали икру, требуя изменить формулировку, но многоопытные члены ЦК дальновидно настояли на ранее вынесенном определении.
Стилистический казус с интересной метафорой имел далекие последствия.
Кое-что прочитав и осмыслив, Сувениров набрался политического жирку и уже твердо знал, кого следует вывести на чистую воду.
Выпытав у Надежды Константиновны, что Ильич то ли издавал, то ли собирался издавать собственную газету, Сувениров приказал оборудовать подпольную типографию и бросил в массы номера исторической «Искры», все материалы которого написал сам.
Статьи получились острыми, злободневными, насыщенными бичующей сатирой и неподражаемым сувенировским юмором. Не поленившись, Орест Пахомыч взялся за карандаш и самолично набросал несколько карикатурных изображений, могущих привлечь к изданию читателя наблюдательного, но неграмотного.