Государство наций: Империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина
Шрифт:
Большевики-интернационалисты, такие как Пятаков, усматривали в этом аргумент для агрессивного национализма как контрреволюционной идеологии, а самую национальность, как реакционный пережиток капиталистической эпохи. Но Ленин и Сталин сделали полностью противоположный вывод. Они рассуждали так. Предоставляя формы статуса нации, Советское государство могло расколоть надклассовый национальный союз, необходимый для государственности. Следовательно, естественно возникнут классовые различия, которые позволят Советскому правительству получить поддержку пролетариата и крестьянства для своей социалистической повестки дня{188}.
Ленин доказывал, что финская независимость усилила, а не ослабила классовые противоречия, и что национальное самоопределение будет иметь такие же последствия и в Советском Союзе [23] .
Итак, постепенно формировалась вера в то, что призыв господствующего класса к национализму можно было обезвредить, предоставив формы статуса нации.
23
В своих дореволюционных работах Ленин постоянно говорил о том, что получение Норвегией независимости от Швеции в 1905 г. ускорило проявление классовых противоречий в обеих странах. Ленин, О праве наций. С. 289; Он же. Социалистическая революция. С. 253.
Этот вывод подкреплялся второй посылкой: национальное сознание — непременная историческая фаза, через которую должны пройти все народы на пути к интернационализму. В своих дореволюционных трудах Ленин и Сталин говорили, что национальность возникает только с началом капитализма и является следствием капиталистического производства{190}. Национальность не была основным или перманентным атрибутом человечества. Большевики-интернационалисты вроде Пятакова разъясняли, что при социализме национальность будет не нужна, и поэтому ей не следует предоставлять никакого особого статуса. Однако и Ленин, и Сталин настойчиво проводили мысль, что национальность сохранится надолго, даже при социализме{191}. В целом, национальное самосознание должно изначально возрастать. Уже в 1916 г. Ленин утверждал, что «к неизбежному слиянию наций человечество может прийти лишь через переходный период полного освобождения всех угнетенных наций»{192}. Впоследствии Сталин объяснял этот парадокс таким образом, что максимум развития национальной культуры необходим для того, чтобы она совершенно изжила себя, тем самым создав основу для интернациональной социалистической культуры{193}.
Очевидно, два фактора объединились, чтобы создать ощущение неизбежности национальной стадии развития. Во-первых, крах Австро-Венгерской империи и поразительно мощные националистические движения в бывшей Российской империи чрезвычайно усилили уважение большевиков к силе и вездесущности национализма{194}. Сталина особенно впечатлил процесс национальной преемственности в бывших немецких городах Австро-Венгрии. На съезде партии в 1921 г. он отмечал, что если пятьдесят лет тому назад все города в Венгрии были преимущественно немецкими, то теперь они в своем большинстве стали венгерскими. Точно так же, продолжал он, все русские города на Украине и Белоруссии будут «неизбежно» национализированы, даже при социализме. Сопротивляться этому бесполезно: нельзя «повернуть назад колесо истории»{195}.
Более того, национальная стадия развития приобрела более позитивную окраску, поскольку оказалась связанной не только с капитализмом, но и с модернизацией в целом. В своем опровержении Пятакова и Бухарина, приводя в пример башкир, Ленин утверждал, что «надо дождаться развития данной нации, дифференциации пролетариата от буржуазных элементов, которое неизбежно», и что «путь от Средневековья к буржуазной демократии, или от буржуазной к пролетарской демократии… — это путь совершенно неизбежный»{196}. Поскольку Ленин сосредоточивал внимание большевиков на восточных «отсталых» народах Советского Союза, то становление статуса нации стало ассоциироваться с историческим движением вперед. Это течение достигло своей кульминации во время культурной революции конца 1920-х гг., когда советская пропаганда хвастливо заявляла, что на Крайнем Севере тысячелетний процесс формирования нации осуществился за одно десятилетие{197}. Следовательно, формирование наций надо считать как неизбежной, так и позитивной стадией в модернизации Советского Союза.
Третья, и последняя, посылка гласила, что нерусский национализм был прежде всего ответом на царское угнетение и мотивировался исторически оправданным недоверием к великороссам. На этом особенно настаивал Ленин, который уже в 1914 г. нападал на Розу Люксембург, отрицавшую право на самоопределение и «игравшую на руку» реакционным русским националистам: «Увлеченная борьбой с национализмом в Польше, Роза Люксембург забыла о национализме великорусов, хотя именно этот национализм и страшнее всего сейчас»{198}. Национализм угнетенных, продолжал Ленин, имеет «демократическое содержание», которое следует поддерживать, тогда как национализм угнетателя непростителен{199}. Свое нападение на Люксембург он заканчивал призывом: «Бороться со всяким национализмом и в первую голову — с национализмом великорусским»{200}.
Поведение большевиков в период с 1917 по 1919 г. убедило Ленина в том, что Всероссийская Коммунистическая партия унаследовала от царского режима психологию великодержавного шовинизма. В нерусских регионах партия большевиков изначально полагалась почти исключительно на меньшинство русского пролетариата и сельскохозяйственных переселенцев, которые зачастую занимали откровенно шовинистическую позицию по отношению к туземному населению{201}. Эта позиция ужаснула Ленина, и он резко высказался в адрес Пятакова, проводившего в Киеве антиукраинскую политику{202}.
Ленинский гнев по поводу подобной практики достиг своей кульминации во время известного грузинского дела 1922 г., когда он осудил Дзержинского, Сталина и Орджоникидзе, как великорусских шовинистов (русифицированные туземные народы, говорил он, нередко бывали злейшими шовинистами){203}. Такой большевистский шовинизм вдохновил Ленина на сотворение термина русотяпство (безмозглый русский шовинизм), который в то время вошел в большевистский лексикон и стал незаменимым оружием в риторических арсеналах национальных республик{204}.
Внимание Ленина к великорусскому шовинизму привело к выработке основного принципа советской национальной политики. В декабре 1922 г. он, как и ранее в 1914 г., обрушился на великорусский шовинизм, прибавив к этому указание, что «необходимо отличать национализм нации угнетающей и национализм нации угнетенной, национализм большой нации и национализм нации маленькой. По отношению ко второму национализму почти всегда в исторической практике мы, националы больших наций, оказываемся виноватыми в бесконечном количестве насилия»{205}. Разница между агрессивным великодержавным шовинизмом и оборонительным местным национализмом (причем последний рассматривался как оправданный ответ на первый) в то время вошла в стереотипную большевистскую риторику. Такое представление, в свою очередь, привело к выработке важного «принципа главной опасности», а именно, что великодержавный (иногда: великорусский) шовинизм был гораздо опаснее местного национализма{206}.
Ленинская жесткая формулировка этого принципа послужила причиной одного из двух расхождений со Сталиным по поводу национальной политики в 1922 г. [24] До 1922–1923 гг. Сталин поддержал «принцип главной опасности», в 1923 г. он продолжал его поддерживать, и с апреля 1923 по декабрь 1932 г. следил за национальной политикой, основанной на этом принципе, но, тем не менее, его смущала мысль, что существующий местный национализм можно объяснить реакцией на великодержавный шовинизм {207} .
24
Их второе расхождение касалось структуры Советского Союза и, в частности, места России в Советском Союзе. Сталин решительно выступал против образования отдельной Российской республики с ее собственным правительством (ЦИК) в Москве, так как это могло создать мощный центр русского сепаратизма. Ленин настаивал на этом, имея в виду формальное равенство РСФСР, Белоруссии, Украины и Закавказья, и Сталин нехотя согласился. См.: Martin Т. The Russification of the RSFSR// Cahiers du monde russe. 1998. 39. P. 99–118.