Государыня
Шрифт:
Наступил день поминовения апостола Акилы. Едва полуночная темь стала рассеиваться в предутренней свежести, как близ шатра воеводы Юрия Захарьича появились два охотника–пластуна. Они велели стражу разбудить воеводу. Он вышел из шатра тотчас, будто не спал.
— Ну, с чем пришли, зверь проснулся? — спросил он.
— Проснулся, батюшка–воевода, — ответил молодой, светлоголовый и крепкий, как дубок, воин.
— И что замыслил ворог?
— По всему становищу пошло движение, к нашему берегу мостятся.
— Выходит, лопнуло у литвинов терпение. Да уж пора. — Воевода распорядился вестовыми, которые ждали его слова: — Бегите сей же миг к князю Воротынскому, передайте мою волю: пусть укрывается с полком в засаде. Он знает где.
Сам
Князь Даниил Щеня в эту ночь тоже не спал. Во время дрёмы было ему веление Божье готовиться к подвигу. Он ждал лишь часа, чтобы встать во главе рати испытанных воинов.
В русском стане всё ожило. Сеунщики главного воеводы оповестили всех воевод, тысяцких и сотских о том, чтобы выводили воинов на просторное Митьково поле. На том поле, раскинувшемся в полукольце холмов, и было задумано русскими воеводами дать главное сражение литвинам. Все были уверены, что ежели литовское войско прихлынет за реку Ведрошу на русскую землю, то быть ему битым.
Даниил Щеня и его сотоварищи предполагали, что литовское войско, жаждая победы, перейдёт реку Ведрошу и будет наступать на русскую рать на её берегу. Их предположение оказалось верным. У литовцев был соблазн, опрокинув русские полки внезапным и стремительным натиском и сломив сопротивление, двинуться без помех к Москве.
— Помните, что от Митькова поля до Москвы все два или три перехода, — твердил гетманам Константин Острожский.
Даниил Щеня мыслил иначе. Оба они были достаточно умны, чтобы учесть все слагаемые своей победы, оба были в меру честолюбивы, и каждый рассчитывал, что кто-то из них в пылу военного азарта допустит роковую ошибку, которая будет стоить кому-то из них позора, бесчестья, презрения и, может быть, самой жизни, вовсе нежелательной в случае поражения. Но до того часа было ещё далеко, и пока в предрассветной тьме воины той и другой рати сближались, дабы с рассветом испытать свою судьбу. Они понимали, что говорить об исходе битвы ныне трудно, силы у противников были почти равны. На той и другой стороне имелись конные и пешие воины. И всё-таки у россиян было преимущество: они сражались на своей земле и за свои очаги.
Это преимущество скоро почувствовал гетман Константин Острожский. Едва наступил рассвет, как гетман увидел в глубине Митькова поля, там, где оно поднималось к холмам, всю русскую рать. Она стояла полуподковой. Впереди — ряды копейщиков и лучников, за ними — конные ратники с обнажёнными мечами и саблями, укрытые червлёными щитами. За русской ратью поднималось яркое солнце, и оно было вкупе с русскими воинами против литвинов. В какое-то мгновение Константин Острожский подумал, как было бы великолепно оказаться на месте русских и ждать наступления противника, которому нужно было одолевать крутизну, сбивая дыхание, потратить много сил, чтобы достичь врага. Но такого поворота событий произойти не могло, и гетман выругал себя за минутную слабость. Он пришпорил коня, чтобы встать во главе войска и ринуться в сечу. Закованный в латы, на сильном, горячем сером жеребце, окружённый сотней рыцарей, Константин Острожский взбодрил себя молитвой и повернулся к воинам. Он взмахнул мечом. Затрубили боевые рога, словно устрашая противника, и конная лавина двинулась на русский строй. Вот он всё ближе и ближе, уже различаются лица. Из строя уже полетели стрелы, и многие достигли цели. Пронзённый стрелой конь взмыл на дыбы и рухнул на землю. Кого-то из всадников достали русские стрелы. И вот уже литовские воины сблизились с русскими копейщиками, пошли в ход длинные копья, бердыши [27] . Два войска слились, и началось сражение.
27
Бердыш — старинное
Там, где великий гетман со своими закованными в латы воинами, подобно немецким рыцарям, вклинился в русский строй, сразу же обозначился успех литовцев. Но вскоре сюда подоспел воевода Даниил Щеня с сотней отважных витязей и навязал свой ход боя литовскому гетману. Даниил со своими воинами таранил строй. Его меч сверкал как молния, и под этими мощными ударами рассекались латы. Даниил прорубился навстречу великому гетману. Однако литовские воины поняли замысел русского воеводы и сплотились вокруг гетмана. Они бились умело и отважно, и в их строю никак не удавалось пробить брешь. Два плотных строя не рассыпались, никто не уступал в силе. Так было по всему Митькову полю.
Солнце уже поднялось высоко, заливая поле брани жаркими лучами, а перемены в сече не приходили. Не было похоже, что сражаются две рати — будто упорные мужики собрались на огромном току и бьют–выколачивают ржаные снопы, добывая зерно. Но с той и другой стороны уже полегли сотни воинов, многие сотни были ранены. Кони, потеряв всадников, разбегались окрест. Воевода Щеня по–прежнему бился впереди, пытаясь прорубиться к великому гетману и подрубить дерево, однако все его попытки ни к чему не привели.
К полудню чаша весов начала клониться в пользу литовцев. На правом крыле полк гетмана Радзивилла и отряды братьев Друцких стали теснить рать воеводы Юрия Захарьича. Она отступала медленно, каждую пять отдавала с боем, устилая землю трупами литовских воинов и теряя своих. Сам воевода Захарьич с полусотней воинов метался по всему полю битвы своего полка, каждый раз появляясь там, где ратники могли дрогнуть и побежать.
На исходе пятого часа сражения у литовских воинов был уже значительный перевес. Митьково поле почти всё перешло в их руки, а русская рать как бы вжалась в лощины между холмами. Лишь левое крыло, где билась рать князя Ивана Воротынского, не отступала от своих рубежей. Да и отступать было некуда. За ратью лежал болотистый луг с ручьём, впадающим в реку Ведрошу. Может быть, Ивану Воротынскому повезло, потому как бившийся против князя Воротынского граф Хребтович только казался храбрым и отважным, особенно, когда был хмелен. Появившись в первый час на поле сечи и будучи вскоре ранен стрелой в левую ногу, он ушёл за спины своих воинов и передал предводительство маршалку Станиславу Глебовичу. А маршалок Станислав лишь суетился сзади передовых воинов и кричал на них. Сам он в «драку» не ввязывался. Однако литовцы теснили русскую рать, и у них ещё было время развить успех.
И всё-таки исподволь, незаметно в ходе битвы наступал иной перелом, победный для русской рати. Князь Даниил Щеня был не только отважным витязем, но и хорошим стратегом. Он видел всю картину сражения. Ему постоянно докладывали посыльные о положении на левом и правом крыле сечи, и он знал, что нужно сделать, когда литовцы потеснили русских к холмам и им показалось, что победа над московитами близка.
Покинув холм, с коего Даниил осматривал ход битвы, он помчался со своей поредевшей сотней на правое крыло боя. Там в четверти версты от Митькова поля, в густых прибрежных зарослях и в мелколесье им был спрятан засадный полк во главе с воеводой Яковом Захарьичем. Истомлённые ожиданием, его ратники рвались в бой. Когда воевода Щеня появился перед ними, они встретили его возгласами:
— Наконец-то о нас вспомнили! Даёшь сечу!
Сойдясь с Яковом, Даниил коротко пояснил:
— Твой час пришёл. Запоминай. Литвины сейчас теснят твоего брата к холмам, и они почти спиной к тебе. Выводи сей же миг ратников, поднимай их в седло и молча, с яростью ударь вбок и сомни врагов, а мы тебе поможем. И помни, что я буду по правую руку от тебя, за спиной литвинов.
— Спасибо, княже Даниил, всё уразумел, — ответил Яков.
Воеводы обнялись.
— Ну, с Богом, — прогудел Щеня.