Государыня
Шрифт:
— Вельможные паны, послушайте государыню!
Тишина наступила не вдруг. Паны были удивлены, среди них послышались возмущённые возгласы. Елена подняла руку и добилась этим жестом своего.
— Вам прочитали складную грамоту государя всея Руси Ивана Васильевича, и вы увидели в ней угрозу войной. Но здесь сего нет. Государь всея Руси призывает только уважать веру ближнего. Мой батюшка готов постоять не за православие, а за христианство, сколько Бог ему поможет. При чём же здесь война? Потому прошу вас жить с Русью в мире. Возьмите своё и отдайте чужое. И будете благоденствовать. Вот скоро наступят престольные праздники, и я зову вас на торжества в Москву. Все заботы о поездке я беру на себя.
Трапезная
— Мы завтра же начнём собирать полки и поведём их на Москву. Вот уж славное торжество будет! Проучим Ивашку!
Их крепкие кулаки вскинулись вверх. Елена не дрогнула и тоже возвысила голос:
— Говорю вам: не лезьте на рожон. Ныне русичи не те, что сто или пятьдесят лет назад. Их трудно побить. Как бы нам битым не оказаться! Велико ли у вас войско?
Может быть, княгине не следовало говорить двух последних фраз. Она лишь подлила масла в огонь. Страсти в трапезной накалились до предела. Под гам голосов паны наполнили кубки и выпили за скорую победу литовского оружия.
— Мы сколупнём русского медведя с трона! Как он смел замахнуться на нас! — прокричал граф Хребтович.
Великий князь Александр в это время улыбался и подзадоривал:
— Браво, браво, князь! Тебе русский медведь по плечу.
Елена поняла, что её благое желание потерпело крах. Она молча покинула трапезную. Теперь ей не давала покоя мысль о том, как предупредить отца о военном бесновании в Вильно. В тот же вечер — это было накануне Дня поминовения Георгия Победоносца — Елена позвала князя Ромодановского, с тем чтобы поделиться с ним увиденным и услышанным в покоях великого князя. Как всегда, на встречу с Еленой Илья пришёл с бьющимся от волнения сердцем: «Господи, как ты милосерден ко мне, что даёшь зреть мою государыню». Да и сама Елена ждала этих встреч с душевной маетой и с радостью. Но, как всегда, Елена и Илья ничего не выплёскивали наружу. Это были их обособленные миры. Честь каждого из них оставалась превыше самых горячих, приносящих отраду и страдания, чувств.
Встретив Ромодановского в покое пред спальней, Елена сказала:
— Князь Илья, прошу тебя немедленно отправить Карпа в Москву к батюшке. Вели передать ему, что вельможи Литвы беснуются и собираются в военный поход. Пусть батюшка готовит рать для защиты, не то, неровен час, прихлынут неожиданно.
— Исполню, матушка–государыня. Только пошлю двоих и окольными путями от московской дороги. Писать будешь?
— Нет, князь. Из уст в уста чтобы…
— Верно. С грамотой ноне на дорогах гонцу опасно.
Елене и Илье было отрадно смотреть друг на друга,
но исчерпав беседу о деле, они почувствовали смущение и расстались. К новой войне с Русью литовские гетманы и вельможи готовились словно к игрищам. Уже на другой день после заседания рады и весёлой попойки в покоях великого князя, где было решено наказать русов за дерзостное отторжение порубежных земель и княжеств и за несогласие ввести в римский закон великую княгиню, в города Литвы помчались гонцы ко всем наместникам и подскарбиям. Наказ был один: через неделю гетманам и шляхтичам с боевыми холопами явиться в Вильно для выступления на русов. Собирались весело все: и шляхтичи, любители сеч и военных забав, и радеющие за хозяйство крестьяне — последние считали, что с войной будет покончено скоро и победно, до того, как придёт пора убирать с полей рожь, ячмень и овёс — божеские дары земли.
В Вильно гетманы Константин Острожский и Николай Радзивилл потеряли покой. Они заставили всех ремесленников города и посадов ковать оружие, шить конскую сбрую, седла, фуражиров посылали за кормом к восточным рубежам державы. Отряды воинов по мере появления тоже отправлялись к Смоленску. Во главе их были поставлены воинственные князья Друцкие и граф Хребтович. Над городом с утра и до вечера звонили колокола католических храмов, шли молебны в честь литовского воинства. Православные храмы молчали: их служителям были запрещены звоны и богослужения. Русские горожане не хотели идти воевать со своими братьями и убегали в леса, прятались в иных местах. Паны рады и гетманы наконец осознали, что русские ратники будут для войска обузой, а то и переметнутся к собратьям в решающий час, потому их перестали забирать в отряды.
В Литве без сомнения верили в победу — чисто литовскую победу — и надеялись шагнуть со старого рубежа, что проходил за Дорогобужем по реке Ведроше, вёрст на двадцать ближе к Москве.
Лишь сам великий князь проявлял беспокойство. Он знал, что его тесть не так уж слаб и вовсе не глуп, чтобы позволить себя побить, к тому же ещё и незаслуженно. Об этом Александр думал часто, хотя давно искал повода поссориться с тестем. И вот пришёл час, когда ссора возникла не только с тестем, но и с супругой. Отступать было некуда. Но сомнения продолжали лишать Александра покоя, потому как ему казалось, что исход военных действий непредсказуем. Было похоже, что великий литовский князь ввязывался в войну с отчаянием обречённого на неудачу. Втайне он надеялся на помощь Большой орды, и туда, к хану Шах–Ахмеду, были отправлены послы. Питал Александр надежду и на помощь ливонцев. Был близок день подписания договора с Ливонским орденом о военной взаимопомощи. Правда, эта надежда была очень зыбкой, потому как Александр давно знал о непостоянстве ливонских рыцарей. В часы трезвости Александр был готов отступиться от военной авантюры, задуманной панами рады, но с безнадёжностью считал, что ему не удастся убедить вельмож и гетманов не начинать войну с Русью. Великий князь впал в уныние и находил утешение лишь в одном: глушил свои разумные размышления хмельным. Сам он не собирался выезжать к местам предстоящих сеч, полагая, что там он будет только помехой.
Глава двадцать четвёртая. ВОЙНА
Весть из Вильно от дочери Елены государь всея Руси Иван Васильевич получил вовремя. Два гонца, Карп и Глеб, хотя и шли разными путями, но добрались до Москвы с разницей в сутки. Первым пришёл Карп. Государь знал его в лицо, не раз видел при рынде Елены князе Ромодановском. Крепкий, краснолицый детина с рыжеватой бородой предстал перед великим князем в малом покое, где Иван Васильевич принимал гонцов с тайными вестями. Карп опустился на колени, поклонился и сказал:
— Государь–батюшка, раб божий, дворовый человек князя Ромодановского явился к тебе из Вильно с вестями.
— С грамотой али так?
— Слово привёз, батюшка, потому как грамоту недосуг было писать.
— Выкладывай слово. — Иван Васильевич подумал: «Ишь какие ратоборцы при доченьке стоят». — Да ты вставай, вставай. Любезен ты мне.
— Оно короткое, государь–батюшка. Литвины готовятся к скорой войне против тебя, уже и войско сбивают. Со всей державы к Смоленску тянутся обозы с кормом. Ратники в Вильно собираются и уходят к нашим рубежам.
С этими словами Карп поднялся с пола.
— А ведома ли тебе причина?
— Ведома, батюшка. Грамота твоя, кою привезли дьяки Вязмитин и Телешов, вывела их из себя. Прочитали не так, как должно.
— Знамо, не так прочитали. Не дерзнули бы с кулаками лезть. Что у тебя ещё припасено?
— Просил князь Илья передать, чтобы не замешкались со сбором рати, чтобы к Можайску выдвинули полки, какие есть.
— Спасибо Илье за совет. А как моя дочь, Алёнушка, держится? Не пошатнулась ли она в вере? Допекают её там иезуиты и супруг теснит. Страдаю я за неё, сердешную.