Государыня
Шрифт:
— Теперь ты скажешь?
— Да, мой государь, да, и, надеюсь, ты возрадуешься.
— Твоя радость — моя радость, — отозвался Александр.
Она же, как обещала, прошептала ему на ухо:
— Мой дорогой государь, я понесла от тебя. Это случилось в первые же дни нашей любви.
Король встал на колени, воздел руки и страстно воскликнул:
— Господи милосердный, ты внял моему молению, ты спас меня от бесчестья!
Кристина тоже встала на колени и вместе с королём молилась Деве Марии. Потом они легли, возбуждённые, пылающие огнём страсти, наконец, сморённые усталостью, уснули.
Наступила полночь. Во дворце царила тишина. Ни шорохов, ни шагов — всюду безмолвие. И нигде не стояли стражи, они куда-то исчезли. Но вот в покои короля вошли две тени и скрылись в спальне Кристины, где ныне спал и счастливый король. Одна
Среди приближенных короля кое-кто знал его слабость пить вино во время сна. Тот, кто подносил королю кубок — а это был постельничий Мартын — вставал на колени и терпеливо ждал, когда король со стоном произнесёт: «Пить, пить». Он протягивал руку, Мартын вкладывал в неё кубок, король чуть поднимал голову, выпивал вино и продолжал спать.
Так происходило и на сей раз, но был ли около короля постельничий Мартын, неизвестно. Тень дождалась, когда король прошептал дважды: «Пить, пить». Кубок был вложен в руку, Александр приподнял её и, не открывая глаз, опорожнил его. Рука ослабла, кубок выпал из неё на ложе, голова Александра опустилась на изголовье — он продолжал спать.
Той порой тени склонились над Кристиной, вмиг запеленали её с головой в чёрное покрывало и унесли из спальни к лестнице, ведущей к чёрному выходу из дворца.
Покой в Вавеле не был нарушен, он царил до рассвета.
Глава тридцать первая. РОЗЫ ДЛЯ КОРОЛЕВЫ
Было 24 августа 1506 года. Над Краковом светило яркое полуденное солнце. В синем безоблачном небе — ни облачка, лишь шпили многих костёлов и печальные колокольные звоны возносились в чистую небесную высь. В колокола били во всех храмах Кракова, на всех монастырских звонницах. Вокруг города в небе вились стаи ворон и галок, испуганных непривычными для них звуками.
Королева Елена всё это увидела и услышала более чем в трёх вёрстах от города. Она велела остановить карету, вышла из неё, застыла, вслушиваясь в колокольные звоны, и поняла, что они проводные–похоронные. Так издревле в православии и в католичестве звонили в дни смерти и похорон государей. Только им священнослужители отдавали подобные почести, да ещё первосвятителям веры. Но Елена не приняла во внимание архиепископа Радзивилла, который удостоился бы чести проводных звонов. Сердце подсказывало ей, что звонят по поводу кончины короля Польши и великого князя Литвы Александра Казимировича. В первые мгновения Елена ещё отрицала вещее предсказание, но, по мере того, как звоны достигали самых глубоких тайников её сознания, она осмыслила, что причина одна: смерть короля. Когда сомнения исчезли, Елена забыла про карету и пошла к городу, всё убыстряя шаг. Следом за нею поспешили Анна и Пелагея. В голове у Елены билась одна короткая фраза: «Как же так? Как же так?» Королева не спускала глаз с Кракова, стены и здания которого поднимались всё выше, возносясь к ясному небу, а колокола звучали всё мощнее. У Елены не было в душе в этот час никаких обид на Александра, лишь горе заполнило всё её существо, лишь боль сжимала сердце да слёзы застилали глаза. Смерть супруга, с которым было прожито более десяти лет и к которому в последние годы она испытывала уважение и что-то родственное, тяготела над ней, и она спешила, торопилась добраться до Кракова, до собора, где отпевали покойного, чтобы прижаться к его челу, излить страдания.
Все, кто сопровождал Елену, тоже поняли значение боя колоколов и следом за королевой покинули кареты и возки, воины спешились и вели коней под уздцы. Спутникам Елены передалась её тревога, её боль, лица у всех были скорбными. Только на лице князя Ильи Ромодановского ничто не изменилось. Оно, как и во все дни путешествия, оставалось спокойным, непроницаемым Жизнь бушевала у него лишь в груди, он радовался тому, что свершилось в Кракове. Он торжествовал и, зная, что Елена обретала свободу, видел, какой будет её жизнь. Была в происходящем некая кощунственность, но он молил Бога простить ему этот порочный всплеск. Ведь он был счастлив, потому как судьба награждала его за долгие годы терпения и страданий свободой любить
Процессия государыни вошла в Краков в полном молчании. Кони, кареты, возки — всё осталось за стенами города под охраной воинов. В своём дорожном платье королева ничем не отличалась от именитых горожанок, она шла без помех, влившись в толпу молчаливых жителей. Все шли к кафедральному собору, который стоял неподалёку от дворца Вавель. По мере приближения к нему на улицах становилось всё теснее. Елена уже слышала разговоры словоохотливых краковянок. Вскоре она знала, что король Александр скоропостижно скончался. «И как это он враз отдал Богу душу? » — спрашивала молодая женщина у пожилой, и та отвечала ей: «Сама в толк не возьму. Ведь три дня назад он прискакал в Краков на коне». «Что ни говори, тут не обошлось без нечистой силы», — услышала Елена в другом месте. «Ты хочешь сказать, что его отравили или удушили?» — заметила бойкая молодайка. «Всё это выдумки, а правда одна, — басом заговорил крепкий бородатый горожанин, — та вурдалачка, которую король привёз в Вавель, выпила из него кровь, а сама провалилась в тартарары». «Батя, откуда ты знаешь, что она вурдалачка? — живо спросил бородатый молодой и очень бойкий парень. — Сказывают, что она венгерская принцесса и очень красивая».
К собору Елена пришла, когда многие краковяне уже покидали храм после панихиды. Близ паперти две молодые женщины частили, перебивая друг дружку: «Он преставился от счастья и любви», «Верно, говорят, что так в Венеции умирают», «Он и умер-то счастливым, словно блаженный лежит», «Ой, голубка, и впрямь у него на лике блаженство светится».
Елена появилась на паперти в сопровождении Анны и Пелагеи, и здесь её узнали именитые горожане, которые бывали во дворце. Пронёсся говор: «Королева идёт! Королева!» Он достиг врат храма, и из него вышли придворные Вавеля. Послышались крики: «Дорогу королеве! Дорогу королеве!»
Переступив порог храма, Елена увидела на возвышении гроб, обитый алым бархатом. Близ него стояли вельможи. Среди них Елена увидела канцлера Монивида и принца Сигизмунда. Были тут князь Михаил Глинский и граф Гастольд Ольбрахт. Но Елена уже никого не замечала. Она шла к гробу, и слёзы катились из её глаз. Да, Александр был нелюбим ею, да, в их жизни было мало радости, а счастье и вовсе не согрело их, и дети не порадовали. Но перед Богом это был её супруг и единственный мужчина, которого она принимала, с которым почти одиннадцать лет делила горести и печали. Это был её государь. Как же ей не впасть в горе, не выплакать на груди усопшего страдания! И Елена упала на грудь Александра, зашлась в рыданиях. Она исходила плачем по–русски, истово, пока не иссякли слёзы. Только тогда она подняла голову и посмотрела на лицо супруга. Александр лежал словно живой, и его лик освещала улыбка. «Господи, он и впрямь умер счастливым», — подумала Елена и вспомнила весёлую горожанку. «Он счастлив. Какая же сила сделала его счастливым в предсмертные часы?» — вопрошала Елена, не в силах оторвать глаз от покойного.
К Елене подошли Сигизмунд и Радзивилл. Оба тронули её за локти и продолжали стоять молча. От их прикосновений Елена вздрогнула. Ей захотелось посмотреть им в глаза, в лица, и она знала, что угадала бы, кто из них причастен к скоропостижной смерти короля. Ей было ведомо, что младший брат не любил Александра, при каждом удобном случае умалял его королевское достоинство. Оба они с Радзивиллом считали, что царствование Александра самое жалкое за минувший век Литвы и Польши. «Кому же из них выгодна смерть Александра?» — спрашивала себя Елена. Ответ показался ей странным, потому как оба они жаждали освобождения престола от Александра. Один из них считал, что он сумеет восстановить державу в пределах рубежей при короле Казимире, другой получал свободу для беспредельного притеснения православных христиан. Всё это Елена знала доподлинно, и в груди её вспыхнул гнев. Она явственно прошептала: