Говори мне о любви
Шрифт:
Школьные подруги Беатрис разъезжались кто в Париж, кто в Швейцарию, чтобы там закончить школу. Каролина Овертон тоже собиралась в Швейцарию. Но не в школу. Летняя погода не излечивала ее от постоянного кашля. Ей был необходим более чистый воздух. Несколько месяцев в санатории в Давосе, сказал доктор, могут сделать чудо.
Так что ее мать, хрупкая женщина с фарфоровым лицом, сейчас была завалена красивыми хрустящими проспектами с расписанием поездов и готовилась к путешествию со своей драгоценной единственной дочерью. Уильям, который теперь был уже почти взрослым юношей, оставался дома заботиться об
Овертон Хауз был трагическим домом, омраченным болезнями. Каролине угрожала смерть, да и старого генерала, упорно цеплявшегося за жизнь, ждала та же участь. Тогда Уильям, здоровье которого было гораздо лучше, чем у сестры, станет владельцем дома. И не пойдет ли он по стопам своих предков в выборе одной из профессий семьи Овертонов, которая давала хороший заработок? Ходили слухи, что один из тех, чей портрет висел на стене дома Овертонов, некий Гейсборо, уже заплатил за продававшийся на время дом в Швейцарских Альпах, для того чтобы там обосновалась Каролина.
В семью Овертонов необходимо было влить хорошую здоровую кровь. И деньги.
Несмотря на лечение в дорогостоящем санатории и все щедрые затраты на него, Каролина Овертон умерла. Ее привезли домой, чтобы похоронить в семейном склепе. Дом – убежище умирающего генерала и безутешной матери – стал еще более трагичным, чем прежде. Уильяма, которому тоже был полезен не очень жаркий климат, отправили учиться в университет в Перуджу.
Он приехал на похороны Каролины и снова уехал.
Беатрис исполнилось двадцать лет. Все еще пухленькая, но уже переставшая расти, она была недостаточно высокой, всего пять футов и два дюйма. Она часто проходила около высоких кирпичных стен, огораживающих Овертон Хауз, и задерживалась у резных чугунных ворот. Овертон Хауз все еще был для нее соблазном, домом, очаровавшим ее. Если она шла медленно, то слышала воркование голубей в липовой аллее и шум ветра, гуляющего в ветвях деревьев древнего шелковичного дерева, посаженного еще во времена царствования королевы Анны. Видела багряник, переросший кирпичную стену, так что прохожий с улицы наслаждался весной видом розовых цветов на его ветвях. Розовые и белые цветы боярышника, тянувшегося вдоль стены, создавали ощущение вечной красоты.
Беатрис всем своим существом была связана с любовью к этому дому. Она знала, что очаровательный мальчик, который гонялся за бабочками на вересковом лугу, был частью этого дома, и думала, что с домом она познакомилась раньше, да так оно и было. Но с момента ее неожиданной встречи с Уильямом ее совершенно не интересовали другие мальчики. А Уильям и Овертон Хауз сплелись в запутанный узел. Для нее один не существовал без другого. Это было фантастическое предположение, что когда-нибудь она сможет приобрести и то, и другое.
Ее вторым увлечением был магазин «Боннингтон». Он казался таким же безнадежно желанным, пока ей не исполнился двадцать один год, когда папа вручил ей большой тяжелый ключ.
– Это твой, Беа, – сказал он.
У нее чуть не выпрыгнуло сердце.
– Я могу входить в магазин? Вы так решили? О папа, я не могу сказать вам, как я переживу это! В последнее время я считала свою жизнь бесцельной.
– Но, моя любимая, ты сбила меня с толку. Прежде я думал, что ты придешь в магазин разве только за украшениями. А теперь нет. Говорят, ключ – это символ. Однажды «Боннингтон» будет твой, когда меня не станет. А пока ты можешь поинтересоваться моими планами, как его расширить.
– О, конечно, папа!
Воодушевленный ее интересом, папа объяснил, что намеревается открыть ресторан.
– У нас будет ресторан высшего класса. На первом этаже у задней стены, так, чтобы покупатели проходили через магазин или около него. Мы сможем пригласить оркестр на вторую половину дня. Это приманка для тех праздных богатых женщин, которые ходят пить чай в ресторан.
– Как я? – не удержавшись, сказала Беатрис. – Ты не будешь бездельницей, когда у тебя появятся муж и семья. – Папа посмотрел на нее внимательно. – Не собираешься ли ты добиться этого, ну, скажем, в течение десяти лет…
– Господи! Я умру от скуки задолго до того!
Папа разразился громким хохотом.
– Скажи это своей маме! Если бы она не была так настроена против магазина, я бы смирился. Я верю, у тебя хорошая голова, ты смыслишь в бизнесе. Но я полагаю, что мама права: ты должна найти себе мужа. Тогда ты родишь мне несколько внуков, которым достанется магазин «Боннингтон».
Беатрис сжимала ключ в руке.
– Значит, через некоторое время я стану им только любоваться?
– Это все, что я мог тебе дать, – сказал папа угрюмо.
Он все еще не мог смириться с тем, что она не мальчик.
– Но я правда смогу делать с магазином все, что мне нравится, когда он станет моим?
– Я не хочу вмешиваться и болтаться под ногами и не стану останавливать тебя, если вообще еще буду на свете. Но не спеши хоронить меня, любимая моя.
Беатрис обхватила его.
– О папа, нет, нет, никогда! Извините меня за мою грубость. Я всегда считалась одной из самых счастливых девочек в Хемпстеде.
– И в один прекрасный день станешь богатой. Так что поторапливайся, Беа, ищи мужа. У тебя есть все, чтобы посмотреть мир, и ты получишь деньги.
На следующий год генерал Овертон нашел свой последний приют в семейном склепе. Беатрис никогда не забывала ни его огненно-красного лица, ни его слов, сказанных им во время беседы. Она чувствовала, что была его последним другом.
Несмотря на то, что родители отговаривали ее, она присутствовала на заупокойной службе, сидела на последней скамейке в церкви и видела миссис Овертон в объятиях сына; затем на гроб положили знамя и фуражку. Гроб стоял в приделе храма.
Она не видела Уильяма Овертона четыре года. Со спины он выглядел высоким, привлекательным, с хорошей осанкой, густые каштановые вьющиеся волосы спускались на плечи. Папа посчитал бы это щегольством, но Беатрис отнеслась к его прическе с одобрением.
Служба продолжалась. Когда спели гимн «О, героические сердца», у Беатрис на глазах выступили слезы. В ее памяти, как живая, возникла фигура старого человека, сидящего на постели в ночной рубашке. Она глубоко скорбила о его смерти. Где теперь его дочь Каролина, живое существо, похожее на мотылька, ушедшая до него? Беатрис казалось, что вот-вот она услышит обжигающе гневный голос генерала из фамильного склепа.
Однажды и меня там похоронят, неожиданно подумала Беатрис и удивилась своей мысли.