Говоруны: Везучие сукины дети
Шрифт:
Он как-то оказался проездом на планете, чьи обитатели в конечном счете уничтожили всю местную фауну, заселив планету дешевыми генномодифицированными версиями самих себя — встреча с людьми-рыбами, людьми-пустынными грызунами и даже людьми-орбитальными спутниками были тем опытом, который он и много лет спустя вспоминал без симпатии.
Хватало заданий и на самой Ганзе — как пояснял Хелайн, который изредка бывал в болтливом настроении, планета была чем-то вроде его временной оперативной базы. «Паршивое место, парень, — сказал он однажды молчаливому
Доктор запомнил эту фразу, хотя и не понял ее.
Через девять лет он впервые узнал о возможности путешествий во времени. Хелайн показал ему, как это делается. Все оказалось очень сложно в теории — но он никогда не любил теорию, и потому пропустил большую часть сказанного техно-жрецами мимо ушей. Главное было ясно: для путешествий нужна была энергия, и она имелась. К источнику энергии имел доступ только хозяин, но он был склонен делиться ей. Путешествия в прошлое были дороги, но возможны. Существовали запретные годы, места и периоды — например та же Уратха за несколько лет, во время и сразу позже своей гибели в конце двадцать второго века. Путешествий в будущее не существовало.
Несмотря на невероятные возможности, предоставляемые темпоральными прыжками, чаще всего они использовались с сугубо утилитарными целями, во избежание парадоксов времени, вызываемыми сверхсветовыми скоростями космических кораблей. Возможность прыгнуть назад на несколько лет сразу после выполнения заказа позволяла существенно экономить на оперативных расходах, и все это работало на повышение прибылей корпорации, которой руководил Хелайн.
Забавно, что возможность повелевать неумолимым временем, о которой так долго мечтали поэты и писатели всех без исключения разумных цивилизаций, в конце концов обернулась способом извлечения дополнительной прибыли. С другой стороны, это было единственно разумно, а значит, неизбежно.
Он прыгал в прошлое, близкое и совсем далекое, с целями как простыми и ясными, так и запутанными, смысл которых от него ускользал. Однажды с помощью гравитационной пушки он сбил космический корабль, который как раз входил в атмосферу неизвестной кислородной планеты, тот упал в тайгу и поджег ее. В другой раз вколол сильный галлюциноген шестерке туристов, ночующим на заснеженном перевале. Уничтожил какой-то редкий вид вьющихся растений в душных, пропахших порохом джунглях. Все это было странно, иногда противно, но обычно не слишком сложно.
— Но как же эффект бабочки? — спросил он как-то у Хелайна. — Изменения в прошлом неизбежно затронут настоящее. По крайней мере, так это всегда объяснялось. Объяснение было ошибочным?
— Не совсем, — протянул Хелайн. Он полулежал на кушетке, протянув ноги на специальный стульчик, и курил длинную папиросу. Витиеватый дым не поднимался к потолку, а отчего-то витал вокруг его обряженной в восточный халат фигуры. — А может, и да. Так сразу не объяснишь.
В вязком воздухе исступленно били крыльями бабочки и парили лепестки роз. За пределами их шатра кто-то, кажется, пел что-то тягучее низким вибрирующим голосом, по стенам ползли тяжелые тени.
— Мир меняется, — сказал наконец Хелайн. — От наших путешествий во времени — да, конечно. Каждый раз. Другое дело, что эти изменения не особенно влияют на Вселенную. Не тот масштаб. Понимаешь?
— Нет.
— Ну… если ты прыгнешь в прошлое и убьешь изобретателя сверхсветового двигателя до того, как он его придумает, то эту чертову железяку все равно изобретут. Не в тот год, так чуть позже. Если зарезать какого-нибудь Калигулу, на его место придет точно такой же ублюдок с похожим именем. Если отправить во времена Второго Рима десяток современных винтокрылов или армейский артиллерийский батальон, или даже целую чертову армию — не изменится ровным счетом ничего. Время чудовищно устойчиво, парень. Оно бесконечно, бескрайне — и плевать хотело и на тебя, и на всех остальных. Оно поступает так, как считает нужным, давит массой, выворачивает нам руки. Все произойдет как должно произойти — но мы можем самую чуточку повернуть форштевень этого неповоротливого ледокола. Совсем немного изменить ситуацию в нашу пользу.
В тот раз он не убедил его, конечно — такие вещи вообще требуют долгого осмысления. Но Доктор не торопился. Он продолжал путешествовать по несущему в никуда свои воды Стиксу.
Один случай особенно запомнился Доктору. Он попал тогда в странное место — на этой планете, кажется, не было смены дня и ночи, да и светило не просматривалось сквозь толстый слой грязно-сиреневых облаков, стелящихся низко-низко над каменистой, пустой землей. По разрушенным храмам на горизонте бродили гигантские свирепые вихри, а наэлектризованная реальность словно кровоточила, сочилась неизвестной фосфоресцирующей жидкостью, благоухала эфиопским ладаном.
Везде были люди. Некоторые стояли, другие обессилено лежали на обломках скал и самодельных циновках, но большинство занимались чем-то, на первый взгляд бессмысленным. Кто-то хлестал своих соседей плетками свитыми, кажется из бесконечного количества извивающихся жил, кто-то, отдуваясь на манер лошади и держа волосяной хомут языками, волочили за собой плуги, бессильно цепляющие мелкие камешки. Доктор заметил также тех, кто, стоя полностью обнаженными на четвереньках, что-то вынюхивал в грязных прибрежных камышах. Эти казались самыми занятыми. Влажная каменистая земля была разделена столбами с колючей проволокой на неравные квадраты со слабо мигающими маяками, темный воздух разрезали лучи прожекторов с вышек, установленных где-то высоко наверху, на скалах.
— Что это за место? — услышал он вопрос, произнесенный его голосом.
— Мы называем его Наракой, — рядом откуда-то появился гигантского роста человек с головой быка. — Провинция небесного света, где тьма ночи сверкает непроницаемым светом холодного ада, наше последнее прибежище. Последний тающий оплот на самом краю весны, где во всепожирающей пустоте зависли мы все. Но если говорить проще, то это крупнейший в известной Вселенной приемник-распределитель. Уважаемый Яма, нас предупредили о вашем прибытии.