Гойда
Шрифт:
Нынче выдался день светлый да морозный. Сказочное покрывало из тысяч снежных искр ослепляло взор. Снег стал мягким и податливым – от простого шага оставался глубокий след сапога али подкованного копытца. Детвора, что служила при дворе, смогла-таки улизнуть от повинностей по хозяйству да и сбежалась во двор. Предавалась она зимним забавам – лепили кривобоких снеговиков да снежных баб, кидались снежками и валялись в сугробах, оставляя после себя чудные следы.
– Разойдись, детвора! Едут опричники государевы! – кричал привратник, надрывая ослабшее горло.
Изо
Холопы, закутанные в заячьи тулупы али ещё какого зверя мелкого, принялись отворять ворота. Во двор, заснеженный и истоптанный, въехало несколько всадников. Попрятавшаяся детвора украдкой глядела на них, затаив дыхание. С громким басистым хвастовством оглядывали опричники награду свою, которую забрали они из лап опальных князей. То были и золото с тканями, и оружие искусное, да и живой товар – будь то скот али девицы – всё привозили в Слободу, в дар ли государю, себе ли в имение – всё одно.
Менее всего награбленного было у юноши, что первым въехал в крепость. Оттого, верно, лошадь его и неслась пуще остальных соратников, ибо не была утруждена ношею драгоценной. Сам же юноша всем видом давал знать, что находится в предобрейшем расположении духа. То имело странное действие, ибо лицо хоть и светилось добродушной улыбкой, но было испачкано в чёрной крови. Мех на шапке и воротнике плаща слипся, как пряди чёрных волос, что ниспадали упругими волнами на его плечи. Он соскочил с лихой лошади своей и любовно коснулся морды зверя. Лошадь всё била копытом, не уняв ещё пыл, что поднялся в дороге.
– Ну всё, красавица, уж время и уняться, – трепал Фёдор по загривку любимицу свою.
Тотчас же конюшие подбежали, помогая опричникам увести лошадей. Когда один из слуг подошёл к Фёдору, холоп с коротким поклоном обратился к опричнику.
– Помилуйте, Фёдор Алексеич! – произнёс конюший, принимая поводья его лошади.
Не говоря ни слова, молодой опричник кивнул, веля молвить далее.
– Вас, Фёдор Алексеич, государь звал, – доложил холоп.
– Передавай мой поклон да скажи, что надобно мне в ином виде предстать перед владыкой, – ответил Фёдор, невольно проводя кончиками пальцев по лицу своему.
– Велел государь явиться тотчас же, как прибудете вы в Слободу. Иначе никак, – помотал головою конюший.
Басманов глубоко вздохнул, взглянув вслед своей Данке, которую уводили под уздцы прочь от него.
«Ну что ж, раз велено…» – подумал Фёдор, на ходу наклонившись к мягкому сугробу.
Юноша зачерпнул белого снегу да принялся растирать его в ладонях, смывая кровь с рук. Прежде чем взойти на каменную лестницу, устланную красным ковром да припорошённую снегом, Фёдор вновь наклонился к сугробу, как вдруг чувства его велели обернуться. За углом под лестницей,
Мальчишка показался более знакомым, нежели обычные дети, что шныряли туда-сюда, прислуживая при дворе. Острая память Фёдора тотчас же припомнила тот вечер, когда он получил в дар зеркало. Мысли направились в иное русло, притом молодой опричник не мог бы отследить эту нить, но вскоре разум его заняли образы далёкого прошлого.
Припомнилось Фёдору и его детство. Стоял такой же морозный день, и воздух был напоён солнечным златом, слепя глаза. В тот день, когда он глядел как заворожённый, как лошади, просто непомерно великие, вздымали свои сильные ноги да широкие копыта в воздух. Какая сила таилась в тех лошадях. Федя был мальчишкой, но уже тогда не был в силах отвести взгляда, всё глядел да глядел на сильный круп, лоснящуюся на солнце шерсть, широкую мощную шею. Уже тогда выбежал он навстречу конюшим. Слуги с перепугу принялись оттаскивать сына хозяйского из-под копыт лошадей, всё веля мальчику держаться дальше. Да разве слышал, разве внимал юный Фёдор назиданиям слуг?..
В сердце его пробудился огонь желания. Он жаждал причаститься той дикой силы, того неистового буйства, с которой лошади били копытами оземь. Фёдор сохранил то желание, что выросло в великое умение – и теперь молодой опричник хвастливо и самодовольно, но истинно мог похваляться умением ездить верхом. Немудрено, ежели именно благодаря тому умению он ныне имеет свой статус да место при дворе.
Те воспоминания не были столь далёкими. Фёдор не заметил, как принялся подниматься по лестнице. Растерев свежим снегом лицо, он сильно взбодрился – чуткая кожа его отозвалась ядрёною свежестью. Талый снег оставался каплями на щеках, лбу, ресницах. Мороз тут же дал знать о себе, вонзая свои коготки в лицо. Резкий выдох сорвался с губ молодого опричника, когда тот провёл рукой по шее. Холод пробил его до мурашек, тело точно вновь пробудилось.
Фёдор поднялся по лестнице и с каждым шагом мысленно перебирал, с чем же зовёт его государь. Отворив двери в сам царский дворец, он снял шапку и убрал рукою волосы назад.
«Всё одно, не избежать ни наказания его, ни милости…» – думал Фёдор, подняв взгляд на расписные сводчатые потолки. Глазами скользил он по закрученным узорам, идя далее по коридору в тронный зал. По дороге он расстегнул своё зимнее одеяние, скинув плащ, подбитый соболиным мехом, почти на самые плечи. Также пришлось расстегнуть верхние пуговицы кафтана, ибо дворец топился сильнее, чем думалось Фёдору, когда он едва зашёл с уличного мороза.
Зал насквозь был пронизан косыми лучами уже вечерявшего солнца. За тем светом, точно за золотою пеленой, возвышался трон. Подле него на ступени сидел писарь с раскладным деревянным столом. Скрежет пера ритмично разносился гулким эхом, пока писец выводил длинное кружево письменных знаков. Иоанн восседал на троне в облачении, золото которого затмевало зарево раннего вечера, что горело за окном. Тихим, но звучным голосом, мерно диктовал он письмо, когда Фёдор приблизился и отдал земной поклон.