Гойда

Гельб Джек

Он снял шапку с головы, медные кудри ниспадали на плечи. Обветренная кожа хранила румянец, что навлёк мороз, но и с тем можно видеть было, как мужчина бледен. Оттого усы и борода его казались темнее. Хмурый и сосредоточенный взгляд мятежно бросался из стороны в сторону, а лоб его рассекала тревожная морщина.

Наконец он предстал пред дверьми, окованными железом. У входа встретил его Малюта, облачённый, по уставу, в чёрное одеяние поверх шёлковой рубахи алого цвета. Опричник был при оружии и за широкий пояс заткнул саблю, что едва не касалась каменного пола. Суровое лицо опричника походило на морду медведя, но не был мужик ни зол, ни гневлив. Напротив, с улыбкой встретил он князя, широко раскрывая свои объятья.

– Здорово, Вань, здорово! – радушно молвил Малюта, обнимая князя, да прихлопнув пару раз по плечу.

Отстранившись, опричник оглядел князя с головы до ног. Пришедшему объятья не были неприятны, но по взгляду его да по манерам видно было, что не ждёт дело его.

– И я рад видеть тебя в здравии, Гриш, – ответил Иван, всё глаза воротя на дверь. – Государь у себя?

– Погоди, принимает ныне бояр думных, – молвил Малюта, мотая головою.

– Но царь сам велел мне явиться в письме, – произнёс князь и полез рукой во внутренний карман своего кафтана, да остановил его Малюта, опустив поверх руки его свою тяжёлую руку. Замотал головою опричник.

– Нынче государь совет держит, – твёрдо произнёс Малюта. – Никак не выйдет.

Голос его утратил всякую простецкость. Не повышая голоса, звучал он жёстко, и речь его возымела мрачное действие на князя. Иван шагнул назад, точно неведомая сила толкнула его к тому.

– Тебе ли, Малюта, опричник государев, не знать, что про меня да семью мою толкуют? – спросил князь.

– Не ведаю, Вань, – Малюта пожал плечами и помотал головой, да с такою простотой, что диву дался князь.

– То бишь брата моего, Василия, не припоминаешь, Гришка? – спросил князь.

Много желчи, но вместе с тем и тяжёлого горя пронеслось в словах тех, брошенных точно глупая шутка.

– Да вроде и припоминаю вас, Кашиных… Меньшой брат твой, Васька этот? – спросил Малюта, почёсывая рыжую бороду да глаза прищуривая.

– Ежели память подводит тебя, – продолжил князь, сдерживая голос, дрожащий со сбитого дыхания, – летом того года сослали на Соловки его. Якобы вор он. Да при том, что суд Земской не признал в нём вора.

Слова эти брошены были с силой, да не проняли Малюту. Лицо опричника хранило суровый холод, настороживший князя, да тот и продолжил речь свою:

– Известия с конца осени приходят одно пресквернее другого – ныне гибнет брат мой оклеветанный, гибнет в изгнании, в лишениях и муках. Но правда со мною, – с теми словами князь приподнял письмо своё.

Малюта выслушал речь князя Кашина, но взгляд опричника оставался безучастным. Он сохранял полное спокойствие в голосе и будто бы даже сочувствующе вздохнул, вновь помотал головой и развёл руками.

– Ежели дорожишь головой своей, поди да обожди, как государь принять тебя сможет, – добавил опричник.

– Сколько ждать же? – спросил князь.

– А то ведает лишь Господь Бог, – Малюта пожал плечами.

Хотел было князь что-то возразить, да вгляделся в лицо опричника и уразумел, что всё без толку будет. Остался князь возле двери да с тяжёлым вздохом облокотился о стену, пялясь на красные сапоги свои, с коих не успел оттаять снег с улицы. Не ведал князь, сколько времени прошло, да каждая минута сжимала сердце его леденящей душу тревогой. Поглядывал он то на Малюту, что стоял могучей фигурой возле дверей, то на письмо, то вновь опускал глаза на пол, то на своды. Обернулся князь и на окно, и вновь на опричника в ожидании, да тот оставался молчаливой суровой стражей.

Украдкой князь поглядывал на дверь, на Малюту, но всё оставалось неизменным. Ожидание выматывало и становилось непосильной ношей, как вдруг вдалеке послышались частые шаги и будто бы лёгкий звон или бренчание. Князь тотчас же обратился взором в дальний конец коридора. То шли трое холопов. Они были ряжены в яркие расписные ткани, на поясах да вороте поблёскивали жестяные бусы да медяки, что постукивали друг о друга при каждом шаге. В руках несли слуги подносы из серебра с кушаньями – то была жареная птица в окружении зелени и отварных овощей. Следом за дичью несли четыре кувшина с питьём. У холопа, что замыкал ряд, за пояс была заткнута деревянная дудка с резьбой.

Едва завидев слуг, Малюта тотчас же открыл дверь. От удивления князь Кашин замер на месте, глядя в царскую палату. Государь сидел, развалившись на троне. Роскошное одеяние расстилалось по подлокотникам. Подле царя сидела его супруга и заливалась громким смехом. Быстрый взгляд бросила царица на угощение и хлопнула в ладоши, как дичь стали подавать ко столу.

Первым обернулся мужик, сидевший спиною к двери, и в нём Кашин тотчас признал Алексея Басманова. Взгляд опричника радостно озарился, как холопы принялись подавать кушанье. Пришлось убрать большую карту со стола – тем занялся юноша, которого ранее князь Кашин не видел при дворе. На том был кафтан из тёмно-зелёного бархата, исшитый золотом. Холоп с низким поклоном отдал дудку юному боярину, и тот с интересом осмотрел её.

Если в палате и вёлся разговор о делах государственных, то звон серебряных чаш да смех давно заглушили его. Перед лицом князя Кашина Малюта закрыл массивную дверь и встал всё с тем же невозмутимым лицом, что и прежде. Иван сложил руки на груди и тяжело вздохнул.

– Говорю же, государь не принимает, – произнёс Малюта, непоколебимо стоя на своём посту.

– Лишь скоморохов принимает да чёрта татарского этого Басмана? – спросил Иван, махнув на дверь.

Опричник преисполнился странной радости, да спрятал улыбку свою в бороде, чуть наклонив голову.

– Ступай, Вань, – со снисходительностью в голосе произнёс Малюта.

– Не отступлюсь, – твёрдо ответил князь. – Жизнь брата моего, оклеветанного, изгнанного, в моих руках. Ежели отступлюсь, как мне предстать потом на суде небесном? И да поможет мне Бог в суде земном, но не отступлюсь я, Гриша. Не отступлюсь.

Малюта глубоко вздохнул.

– От же унижение будет для рода вашего, и без того страждущего, – произнёс Малюта, исподлобья глядя на князя, – ежели тебя, Ванька, по всем палатам силою волочить придётся да на мороз вышвыривать, а?