Грабеж – дело тонкое
Шрифт:
Ее глаза, полные света и огня, смотрят на меня, а ровные, безукоризненные губы несут какую-то девичью чушь. Кажется, она говорит мне, что едет в Новосибирск к своему жениху. Вот она, жизнь! Очередная моя победа, ломающая все устоявшиеся стереотипы! Взять девочку, которую через несколько часов будет встречать на пристани жених! Она будет стонать подо мной, делая попытки изобразить нежелание, а на самом деле задыхаясь от страсти, за несколько минут до того, как в ее сочные, безумные в своей красоте уста вопьются жадные, изголодавшиеся в ожидании женщины губы какого-то новосибирского сопляка! Вот она, моя жизнь... Я весь в ней, как одинокий странник, решивший в пургу, в одиночестве, пересечь тундру. Как прекрасна моя жизнь, но как быстро она летит...
– ...наверное, он любит меня, если решил жениться? – прорывается сквозь мои мысли ее голос. – Как вы думаете?
Я улыбаюсь.
– Конечно.
– Но его стремление устроиться в жизни претит моим убеждениям. Я люблю свободу, свежий ветер. Наверное, поэтому я и решила пройтись рекой. Он заканчивает строительный институт и станет инженером. Он гордится своей профессией, считает, что она важна не только для него. А есть ли в этом смысл? Зачем жить для других, лишая себя единственной, предоставленной судьбой возможности насладиться жизнью, ее неожиданными поворотами? Скорее я еду не для того, чтобы сказать ему «люблю», а для того, чтобы объяснить, почему наш союз невозможен. Моя душа не способна ни создавать, ни разрушать. Я ветер, гуляющий меж крон деревьев.
От неожиданности я вздернул бровь. Минуту назад мне казалось, что ей не более семнадцати и она вырвалась на пару дней перед выпускными экзаменами на волю. Жажда секса с малознакомым парнем, ошибка молодости, выдающая влюбленность за любовь. Сейчас я смотрю в ее глаза и убеждаюсь в том, что ее слова – не следствие пятидесяти выпитых граммов сорокапятиградусной водки. Такие, как она, пьянея, не фантазируют и не молотят чушь без остановки. Эти люди, едва почувствовав в голове легкость от алкоголя, который впитывается в кровь через язык уже через пять минут, всегда говорят правду. Я слушаю ее и начинаю понимать, что желание овладеть ею прямо на этой стойке сменяется желанием выслушать ее и понять. Она юна и беспечна, рассудительна и основательна внутри. Разве я не прав, делая такие выводы, когда я слышу слова о том, что...
– ...вы пьете спиртное, и вы внешне счастливы. У вас есть что-то, чего, по всей видимости, не хватает мне. Но вы в два раза старше меня, именно поэтому мне сейчас недоступно то, что понимаете вы. Но ждать еще двадцать лет мне не под силу.
– Мне не сорок. – Я полагал, что в свои тридцать пять я выгляжу гораздо моложе. – А вам, стало быть, двадцать? Вы красивы и безупречны. Разве этого мало для настоящего времени? Просто с возрастом приходят иные представления о счастье. В двадцать я мечтал лишь о том, чтобы найти работу после армии. Когда нашел, посчитал это счастьем. Потом, когда разуверился в своем труде, стал думать о том, как стать счастливым по-другому. На все нужно время, всему свой срок. То, чем счастлив сейчас я, может принести вам, с вашим пониманием свободы, много горя.
Как ваше имя, милая спутница? Как назвали вас родители, родившие на свет такое чудо?
– Вика. – Она посмотрела на меня сквозь тонкое стекло пузатого бокала.
– Никогда не называйте себя Викой, – попросил я. – Вика – это кормовая культура. Вам лучше подойдет полное звучание.
Она рассмеялась так звонко, что оглушила меня на полминуты. А я-то думал, что она обидится и мне придется объяснить ей, что Вероника – это самое красивое имя, которое я слышал. Однако она рассмеялась, а потом, когда в моей голове еще звенел колокольчик ее смеха, отрезала:
– А Виктория, по-вашему, это не кормовая культура?
Мы разговаривали еще около получаса. Я совсем забыл о своих первых размышлениях, тех, что посетили меня в первые минуты присутствия на палубе. Сейчас, когда опасность была позади, я сидел и наслаждался лепетом этой юной девочки, которой, оказывается, двадцать лет. Мои первые впечатления, основанные на неверном представлении о ее возрасте, и те речи, которые она вела, окончательно убедили меня в том, что это лучший спутник в дальней дороге, который у меня был за последние несколько лет. В основном мне сопутствовали в делах сумасшедшие, озабоченные наживой, не понимающие разницы между удовольствием иметь деньги и удовольствием от осуществления планов их зарабатывания, пьяницы, готовые продать душу за стакан водки в похмельное утро, или проститутки. Вся эта свора отребья, с которой я постоянно вынужден сталкиваться в своей жизни, доводила меня до исступления, и самой лучшей компенсацией за мое долготерпение были именно минуты одиночества. Такие, как те, первые, когда я ступил на палубу парохода, везущего меня в будущее. Нет наслаждения лучше, чем упиваться собственной победой, держа через плечо сумку с призовыми. Но такие чувства жили во мне полчаса назад, до того мгновения, когда я, стараясь разминуться в проходе с девушкой, приобнял ее рукой за талию. Эти тридцать минут показали мне, что есть еще большее наслаждение, чем упиваться своим успехом в одиночку. Есть ОНА, эта милая девочка, лечащая мне голову без всякого анальгина одними лишь словами.
Я попросил у бармена отдать мне початую бутылку текилы, оставил на стойке пятьдесят долларов, и мы с Викой спустились еще ниже. Теперь под нами был лишь едва различимый в тишине шум моторного отделения и никого вокруг. Все нормальные люди, которым за полчаса еще не осточертел вид ряби на волнах, стояли на палубе и рассматривали грязные берега прибрежной терновской зоны. Мы же, вдвоем, сидели в кают-компании, и о море нам напоминали лишь солнечные блики в иллюминаторах.
Я совсем забыл и о своих деньгах, что валялись под моими ногами в сумке, и о том, сколько времени прошло с того момента, как пароход отчалил от пристани. Может, час, может, два, может – десять минут. Какая разница? Я упивался болтовней этой девушки, и мне начинало казаться, что до своего жениха, озабоченного строительным образованием, она уже не доедет...
– Чем ты хочешь, чтобы я с тобой поделился? – спрашиваю я, глядя в ее зеленые глаза. – Своими мерками счастья? Его нет, Виктюша. Можно, я буду так тебя называть?
– Называй меня, как хо... Хорошо, пусть будет так. Мне нравится.
Кажется, она была все-таки слегка пьяна. Однако не скажу, что при этом она много пила. Мне показалось, что после налитой ей барменом порции она лишь раз прикоснулась губами к бокалу. Она не привыкла к текиле, поэтому и путалась в речи. Но между путаницей в произношении и путаницей в мыслях большая разница. Я встречал людей, которые после второго стакана водки совершенно четким языком несли такую ахинею, что хотелось встать и разбить о голову этого собеседника бутылку. Тут же было все наоборот – легкая несвязность в речи при абсолютно ясной голове. Ее лицо покрылось чудесным румянцем, и это было столь вызывающе, что мне захотелось притянуть ее к себе и взять силой. Впрочем, это так называется, «взять силой». На самом деле я знаю точно, что эта сила доставила бы ей удовольствие, не сравнимое ни с чем. Девочка понимает, что делает, раз пришла со мной сюда, в помещение, где есть лишь мы да этот, едва слышимый гул двигателей...
– Ты счастлива в сексе? – спрашиваю я совершенно неожиданно даже для самого себя. Наверное, мои ощущения были столь сильны, что им перестало хватать места внутри.
Она перестала водить пальцем по кромке бокала и подняла на меня зелень своих глаз.
– Я счастлива в сексе, после которого есть будущее. Нельзя быть счастливым в сексе, если во время него думаешь о том, что после, переводя дыхание, придется курить одну сигарету на двоих из-за недостатка средств.
В какое-то мгновение мне показалось, что я беседую сам с собой. Я задавал ей вопросы, а она выдавала мне ответы, которые я держал в своей голове. Еще ни разу она не произнесла того, с чем мне трудно было бы согласиться. Неужели в этом мире есть еще один, такой же, как я, человек, смотрящий на происходящее вокруг моими глазами?
– Что же, по-твоему, должно ожидать тебя рядом, чтобы ты любила мужчину, думая лишь о том, что все остальное не имеет никакого значения?
– Весь мир. Ну, или его половина. – Она дотянулась до рифленой бутылки, наклонила ее и наполовину заполнила мой стакан. – Тебе хорошо, я вижу это. Поэтому ты можешь пить, думая лишь об этом. Все остальное не имеет для тебя никакого значения. Вот это я и называю своим счастьем. Делать что-то, не думая об остальном.
Стакан был наполнен ею, поэтому я выпил его до дна, думая только о ней. По всей видимости, наши мнения слегка разошлись. Совсем недавно я хотел выпить, потому что ничто иное меня не заботило. И что? Сейчас я пью, не получая от спиртного должного эффекта, и не переставая думаю об этой девчонке. Значит, дело не в спиртном? Дело в ней?