Грабители
Шрифт:
— А у вас — нет?
— Нет. Только с бумажками, на интендантских службах и все такое… Небось проблем с этими бабами?
— Представь себе — нет. Они ветераны, по четвертому разу в кампании.
— Ты серьезно, Сэм? — удивился Бертольд.
— Вполне, Джонни. Ты бы видел, как они дерутся — до последнего патрона, сжав зубы и… В общем, давай выпьем за них.
— Давай, Сэм.
Они выпили еще и немного помолчали, прислушиваясь, как за тонкими стенами палатки все еще возбужденно переговариваются солдаты.
— Слушай, Сэмми, ты, говоришь, был на Конфине, — полковник Бертольд разлил остатки, а пустую флягу бросил на походную кровать.
— Был на Конфине, будь он неладен.
— А где стояла твоя часть во время войны?
— Какой войны, Джон?
— Ну как же, мы воевали — были врагами. Ликонский конфликт — помнишь? Полгода самой настоящей войны.
— Так это когда было, Джон.
— Да не так уж и давно. У меня там друга убило, поэтому для меня все как сейчас. Где ты тогда воевал, на западе или на южном фронте?
— Да ты чего, Джон, запьянел? Когда был Ликонский конфликт, мне было семь лет… — возразил Вильямс. Сказал и сразу протрезвел. Его сознание опалила странная догадка, и стало вдруг жарко, а перед глазами поплыли фиолетовые круги.
— Постой, Сэм. Что-то я совсем запутался, — сказал в свою очередь Бертольд. — Тебе сколько лет?
— Почти пятьдесят.
— И ты говоришь, что во время Ликонского конфликта ты был ребенком?
— Да, Джон.
— Но мне пятьдесят два, Сэмми! Мне пятьдесят два, и я воевал на западе в чине майора! Это было только три года назад!!! Три, а не сорок лет, Сэм!
— Не кричи, Джон… — сиплым голосом произнес Вильямс. — У тебя есть еще выпить?
— Есть, — еле слышно ответил Бертольд и отер с лица неуместные слезы.
Полковник Бертольд не боялся ничего, он смело шел в бой, он решительно командовал своими людьми, но то, что с ним случилось, то, что случилось с его солдатами, было страшнее всякого поражения, хуже всякой обиды. Это было просто несправедливо.
Достав из походной тумбочки еще одну фляжку и два стакана, более подходящие для подобной ситуации, Бертольд разлил армейский ром, а затем задал вопрос, который потребовал от него больших усилий:
— Так что, Сэмми, какой сегодня год по твоей версии?
— Пятьсот пятьдесят девятый от переселения Грегора…
— А по-моему — пятьсот девятнадцатый от переселения Грегора. И все мои ребята — почти семь сотен человек, подтвердят тебе это.
— Пока мы здесь, Джон, нет никакой разницы, какой сейчас год. В этих краях мы вне времени.
— А я все еще надеюсь, Сэм, я надеюсь, что нас перебросит еще и еще раз и, быть может, в конце концов мы окажемся дома. Только что мне теперь там делать?
Они подняли стаканы и выпили. Солдатский ром незаметно скользнул в их желудки, как будто это была обыкновенная вода.
— Что я теперь скажу своим людям, Сэм?
— Не знаю, Джонни. Меня радует уже то, что мы объединились. Вместе даже помирать не так противно.
— Тебе хорошо говорить, ты находишься в своем времени. А я как будто уже мертвец. — Бертольд вздохнул и, покрутив в руках пустой стакан, добавил: — Но я с тобой согласен, вместе лучше.
— И потом… — продолжил Вильямс. — Есть еще маленький шанс, и он находится на искусственном острове — в море. Что это, я не знаю; может быть, секретная инструкция, может, какая-то дыра, в которую можно прыгнуть — и ты сразу дома…
— Ты предлагаешь двинуть к морю?
— Да. У меня даже карта есть. Правда, она зашифрована, но кое-что я там уже понимаю. В любом случае, Джонни, лучше, если есть цель.
— Лучше, — согласился полковник Бертольд. А затем вдруг добавил: — А у меня дома дочка осталась. Лизой зовут… И теперь она моя ровесница.
Бертольд смотрел перед собой замутненными глазами, и было непонятно, в сознании он или нет.
— Главное для нас — вернуться. А что будет потом, это мы решим позже. Еще неизвестно, в какое время мы попадем — может, в прошлое.
— А сержант, говоришь, прожил здесь всю жизнь?
— Да.
— А его полк когда пропал?
— В пятьсот двадцатом.
— Понятно, значит, уже после нас, — угрюмо кивнул Бертольд. — Поэтому я о нем и не слышал.
— О Пятьдесят втором егерском много говорили, а вот о вас ничего не было слышно, — заметил Вильямс.
— Так решили начальники — тут я не сомневаюсь, — пояснил Бертольд. — На Конфине-то, считай, победили вы. Мы ушли оттуда, получив лишь незначительную компенсацию, а потом, значит, пропал мой полк. Ну и понятно, что все притихли. Вслед за поражением потеря полутора тысяч человек. Какой же политик захочет такого позора?
— А ты думал, отчего мы проваливались во все эти дыры, Джон? — спросил Вильямс.
— Отчего же не думал? Думал. Так долго думал, что, наверное, готов согласиться с чем угодно. Все дело в пирамидах. Не нужно нам было ломать чужие могилы — мерзко это.
— Мерзко… — со вздохом согласился Вильямс.
102
На следующее утро весь личный состав полка был извещен о том, что, пока они плутали в неизвестных мирах, у них дома минуло целых сорок лет.
Сообщивший эту новость полковник Бертольд опасался волнений или массового психоза, но ничего такого не случилось. Уцелевшие в жестоких боях солдаты потеряли всякую ориентацию во времени, и им трудно было осознать в полной мере, что же случилось на самом деле.
— Это чего же, моя жена теперь старуха? — спрашивал один пехотинец другого.
— Да она, может, померла уже.
— А сколько же моему Хуберту? Сынишка у меня был годовалый.
— Так он теперь, Холли, на пяток лет постарше тебя будет…