Грач - птица весенняя
Шрифт:
Он еще раз оглядел портрет очень пристально.
А ведь, надо правду сказать, похож… Каналья художник! Вот почему третьего дня, когда здесь была делегация общественных организаций, господа делегаты скалили зубы именно на эту стену… Теперь для меня ясны эти улыбки…
Кто-то кашлянул. Кашель вернул на место отбившуюся в сторону адмиральскую мысль.
— Предположения его величества?
В кабинете были только «свои»: высшие здешние начальники и прокурор. Можно и должно было говорить открыто.
— Положение критическое, — медленно заговорил адмирал. — На это не приходится закрывать глаза. Выходов возможных — два. Наиболее желательный и надежный, конечно, — военная диктатура.
— Дмитрий Федорович Трепов, — тихо, словно про себя, сказал прокурор.
Адмирал кивнул:
— До сих пор курс взят, как вы видели и из телеграммы, именно на диктатуру. Закон давно пора отодвинуть в сторону. Аресты теперь не достигают цели; судить сотни и тысячи нельзя. Надо немедля истреблять бунтовщиков силою оружия. Устроить им такую кровавую баню, чтобы правнуки помнили. Физически истребить: это выполнимо только при диктатуре.
Он поджал мясистые губы и помолчал.
— Но диктатор должен располагать достаточной вооруженной силой, притом беззаветно преданной. Весь вопрос в том, найдется ли она в требуемом количестве…
Он помолчал опять. В кабинете была мертвая тишина. Адмирал развел слегка руками:
— По тому, что мы видим в Москве, приходится, к крайнему сожалению, усомниться в наличии такой силы.
Командующий войсками хмуро отвел глаза:
— Игра "в крепкие" в таком случае не пройдет. И поскольку ни у кого из нас и в мыслях нет уступать этим, чумазым, горланящим о свободах, остается играть в поддавки.
Опять наступило молчание. И опять заговорил явно свободнее всех чувствовавший себя в генерал-губернаторском кабинете человек в судейском сюртуке:
— Следует ли это понимать в том смысле, что возможно объявление конституции?
Дубасов наклонил голову не отвечая. Судейский продолжал:
— А если… чумазые, как вы изволили выразиться, используют конституционные параграфы? Я понимаю, что речь идет лишь о видимости. Но в истории известны случаи, когда видимость обращалась в действительность…
Адмирал рассмеялся низким, хрипловатым смехом:
— В каждой игре может быть проигрыш. Но и риск не представляется мне крупным. Не говоря о крестьянах, даже фабричные-в сущности, стадо. Все дело в вожаках. Если их изъять… Но изъять, конечно, ра-ди-кально! Я разумею: физически.
— В писании сказано: "поражу пастыря, и рассеются овцы", — одобрительно проговорил митрополит и потряс седенькой благолепной своей бородкой.
Судейский с сомнением покачал головой. Адмирал сдвинул брови:
— Вы усматриваете затруднения, господин прокурор?
Прокурор вздохнул:
— По существующим законам…
— При чем закон? — досадливо перебил Дубасов. — Мы говорим о государственной политике. Я понимаю, что официально, так сказать, это… неудобно. Но разве нельзя было бы… Ну, чтобы быть наглядным: в данный момент в вашем ведении под следствием в тюрьмах имеются крупные вожаки?
— Имеются, конечно! — с готовностью отозвался прокурор. — Члены Центрального Комитета РСДРП, например — Бауман… О нем, ваше высокопревосходительство, наверно, изволите знать: он из коренных, так сказать, московских крамольников. Несомненно, весьма выдающаяся в революции личность.
— Ну вот… Отчего бы тому же Бауману не кончить в одну прекрасную ночь самоубийством?
Прокурор беспокойно оглянул остальных и сказал нарочито беззаботнейшим тоном:
— Совершенно невероятно, ваше высокопревосходительство! Никто не поверит. Бауман, по всем отзывам, самый веселый человек на свете. Во всяком случае, в тюрьме — это самый жизнерадостный человек.
— Вы, кажется, шутки шутите. Вы же поняли, что я имею в виду?
Дубасов пристукнул ладонью по столу, и прокурор, уловив наконец момент, показал ему глазами на присутствующих тревожным намеком.
— Э, бросьте! Я человек военный, говорю с солдатской прямотой, без выкрутасов. И здесь все, я уверен, честные слуги престола и отечества: в прятки играть незачем. Вожаки должны быть уничтожены. Это для меня ясно как день. И ясно как день, что простейший способ, раз уж мы их держим в руках, использовать случай. Разве так трудно подыскать уголовника? У вас там профессиональными убийцами хоть пруд пруди. Обещать смягчить участь или даже вовсе освобождение- и впустить ночью в камеру. Никто даже не узнает.
— Невозможно! — отчеканил прокурор. — Если даже такого уголовника непосредственно после этого повесить, все равно дело так или иначе получит огласку. Черт их знает как, но все, что делается в тюрьме, становится известно не только заключенным, но всему городу. И давать в руки агитации такой козырь, тем более в столь критический момент, — невозможно, совершенно невозможно, ваше высокопревосходительство!.. В Таганской тюрьме тот же Бауман, о котором вы упомянули, объявил голодовку. Мы уже год почти назад абсолютно изолировали его камеру, и все-таки я не уверен, что тюрьма не узнает и, стало быть, не поддержит… А если голодовка политиков станет всеобщей, это дойдет до рабочих… Вы понимаете, что может получиться в итоге при нынешнем их возбуждении, ваше высокопревосходительство…
Адмирал слушал, прищурив глаз:
— Так, так… Ну что ж… Господин полицмейстер, вы исполнили то, что я приказал?
— Так точно, — торопливо поднялся с кресла полицейский. — Как было приказано: к десяти.
Он метнул взгляд на каминные бронзовые старинные часы; вычурные стрелки показывали одиннадцать.
Дубасов нажал кнопку звонка. Дверь раскрылась, предстал адъютант.
— Готово, Коновницын?
— Так точно.
— Где?
Коновницын замялся:
— Пока в нижнем этаже. "Под сводами", так сказать. Я полагал более подходящим… Если прикажете, можно сюда привести.